– Всё до последнего слова. Приютил я гостей торговых, всё честь по чести, а тут налетели эти… псовые подхвостья. Людей честных, свободных мучили и убивали, с законами богов и князей не считались. Нефыри поганые. И варяги среди них были – из самого Киева.
– О как, – Добрыня искренне удивился, – что же они здесь забыли?
Данила скривился от последних слов Завида: кто ж его за язык тянул, может, и так бы прокатило. Охотник сам уже понял, что сболтнул лишнее, но на попятный не пойдёшь.
– Брехали, что кто-то из моих гостей Перуна оскорбил.
– Вот оно что! Найти всех, кто выжил, и допросить, – распорядился посадник, ни к кому конкретно не обращаясь, тем не менее десяток гридней, стоявший до этого по стойке смирно, кинулся выполнять приказ – дисциплина. – Что же ещё они говорили?
– Позволь сказать, Добрыня Малкович, – попросил Воислав.
– Говори.
– С нурманами был десяток варягов, из Киева. Предводительствовал ими Ингельд, у него ещё шрам через всё лицо и глаз не видит, прям как у Одина. Он сказал, что один из моих людей оскорбил Перуна. Не стал биться в Праздник на священном месте, сбежал. Но воин мой тогда не шибко был ловок с оружием, да и сейчас тоже, но храбр – этого не отнимешь. Поэтому он и решил, что умирать даже перед богом, если нет шансов, – глупо. И утёк, хотя и был под присмотром. А раз ему удалось сбежать, значит, в этом тоже есть воля Перуна. Я это Ингельду передал, а он сказал, что будет биться только с моим воином. Сам подумай, Добрыня Малкович: бывалый варяг да супротив отрока!
– Что ж, в твоих словах есть толк, – согласился посадник.
– Батька, – подбежал один из гридней, – что с полоняниками делать?
– Нурманов под нож, варягам, кто жив, помочь, а с лесовиками, – Добрыня вдруг нахмурился, – я потом поговорю. А ты, Завид и… Воислав, что ж, наниматели твои все погибли.
– Путята живой, может, выберется из-за Кромки, а Черняту с приказчиками викинги обманом к себе заманили и угробили.
– Хм… А откуда тот нурман, Гуннар, вообще взялся, да ещё с варягами из Киева и лесовиками?
– У меня с ним суд божий был, в Смоленске. Я победил. Тогда Гуннар себя торговым гостем называл.
– Даже так? – Добрыня изрядно повеселел. – Тогда клянусь вам, что сотня купеческая вам виру за всё сполна отдаст – и за имущество, и за людей побитых. Ну и доля в добыче вам тоже полагается: такого волчару в ловушку загнали. Мои гридни тоже не внакладе: панцири, я смотрю, у убитых добротные.
Добрыня внимательно рассматривал побитых стрелами викингов, броня у них и впрямь была что надо.
– Что творишь, посадник?! – хриплый от боли и отчаяния крик разнёсся над заимкой. – Хулу на богов наводишь, всю землю и людей наших позоришь перед ними.
Кричал варяг, совсем молодой парень (Данила дал бы ему лет двадцать, то есть на самом деле ему вряд ли стукнуло больше семнадцати), но уже с длинными усами, в кольчуге, усиленной на груди стальными пластинами.
Его осторожно тащили двое гридней. Из бедра и бока у него торчали обломки стрел, варягу наверняка было больно, и он потерял много крови, но это не сказывалось на его поведении – двоим гридням с трудом приходилось удерживать раненого воина. Варяг всё время вырывался из захвата и вырвался бы, если б не подводила нога. С другой стороны, если б не раны, гридни тоже не деликатничали бы с ним.
– Ты что ж такое говоришь? – тихим, не сулящим ничего доброго голосом спросил Добрыня. – Или жизнь тебе не дорога, благодарности не имеешь за то, что тебе её оставили пока?
– Это ты не понимаешь, не знаешь, кому помогаешь. Этот, – гневный взгляд на Воислава, – чужеземца без роду и племени приютил, невесть из каких земель, который зло нам принесёт неизвестное. Опозорил он всё наше варяжское братство.
– Не тебе, отрок, о позоре говорить, – отчеканил Добрыня. – Я здесь посадник. Посажен князем Владимиром, верховным жрецом Перуна, за все земли, что под его рукой лежат. И я здесь решаю, что позор, а что нет. И я виру назначаю. Ты Правду нарушил, кровь пролил на моей земле. Как спросить с тебя, потом решу, может, скажу серебром долг отдавать, а может, кровью.
Отрок-варяг подавленно замолчал.
– Уведите его, а будет норов показывать – укоротите, – и, обращаясь уже к Воиславу: – Ну, хватит языками молоть, вижу, у вас раненых много, помощь нужна. Чем сможем, пособим, а об остальном поговорим после.
Добрыня бросил ещё один оценивающий взгляд на Воислава. Тот в ответ лишь кивнул.
