чистейшее, далеко за спинами иногда перекликаются совы. Нет, тут же подсказал услужливый дурак, это сычи вида короткоухих, часто селятся в дуплах таких вот крупных деревьев, куда редко заглядывают люди.
— Будем дожидаться рассвета? — поинтересовалась Ингрид с сомнением.
— Зачем? — спросил я.
Она прошипела:
— А ты в темноте видишь?
— Нет, — ответил я, — но и враг не видит. Так что у нас преимущество.
Она фыркнула.
— Если он и мы не видим, то где преимущество?
Я подумал, что всем в самом деле страшновато и неприятно вбегать в темное здание, где единственный свет от луны и звезд останется за спиной.
У Куцардиса глаза быстро привыкают, сейчас он ориентируется отлично, я практически вижу даже в полной темноте, хотя это не зрение, а целый комплекс чувств и работы мозга, анализирующего все от запахов и до температуры воздуха, который возле наших тел намного теплее.
— Где твои очки спецназа? — спросил я.
Она прошипела:
— Я не спецназ. Я офицер ГРУ.
— Да я в нашивках не очень-то…
— Ну вот и заткнись, — сказала она тихо. — Умник нашелся.
— Умнее меня в ваших тюрьмах сидят, — досказал я.
В темноте ее глаза блеснули, как у лесного зверя.
— Умнее вряд ли. Но такие же отвратительные.
— Ты меня переоцениваешь, — сказал я со скромностью, — но все равно спасибо. Приятно… Так, слушайте внимательно. Охранников на вышках трое, но двое из них бесстыдно спят, бдит только на одной.
— Так делают часто, — сказал Челубей понимающе. — Потом будит другого, а сам в отруб. Нечего всем троим, когда глухая ночь и ничего нигде…
Я сказал быстро:
— Куцардис, ты снимешь часового. Но не раньше, чем я войду в здание. Запомнил?
Куцардис кивнул, хотя и озадаченно, Левченко сказал протестующе:
— В здание? Когда с вышки все просматривается?
— Часовой не стоит на месте, — напомнил я. — Смотрите, постоянно ходит взад-вперед.
— Иначе заснет, — вставила Ингрид.
— Я просчитал его шаги, — сказал я. — Добежать не успею, потому залягу посредине, а маскировка у нас хорошая… Как только отвернется, побегу снова.
Ингрид спросила то, что у каждого, похоже, было на уме:
— Зачем?
— Там один сидит на пороге, — сказал я. — Отсюда плохо видно, но испускаемое тепло тела… Ну, из тела, если кто хочет похохмить. В общем, после выстрела по часовому на вышке вскочит в здание и, заблокировав двери, поднимет тревогу. Ясно?.. Челубей остается с Куцардисом. Когда Куцардис снимет часового, двое других проснутся. Уберете обоих.
— Есть, — ответил Куцардис. — Я постараюсь всех троих, но как получится. Глушитель все-таки вредит точности. Но, профессор, ваше ли это дело…
— Мое, — ответил я серьезно. — В следующий раз все сами, сами. Я буду следить за вами из Москвы. А сейчас сдаете мне экзамен… Все, я пошел!
Они следят, как я чувствовал, с остановившимся дыханием, потому что я понесся, как олень, через открытое пространство, считая шаги часового, а за секунду до того, как он начал поворачиваться, рухнул лицом в траву и затаился.
Когда он дошел в эту сторону до барьера, тупо повернулся и пошел обратно, я снова понесся, чувствуя, как стонут мышцы от непривычной нагрузки.
Это здорово, хвала хай-теку: охранник сидит на крыльце, прислонив штурмовую винтовку к стене, и азартно гоняет какую- то хрень по экрану смартфона. Звук, конечно, отключил, но это, видимо, чтобы издали услышать шаги проверяющего караулы.
