– Да ладно, вы на одежку его посмотрите. Небось из богатых был, пока не упрятали. Где ему говорить с такими, как мы! – проворчал Лось, разочарованно оттолкнувшись от прутьев. – Ладно, ребята, ну его, пусть попривыкнет. Давайте опять в «Угадай предмет».
– Второй день в ту же игру режемся! – возразил кто-то. – Давайте лучше в «Угадай песню», с прошлой недели не играли. Я начну: «Та-дам-па-дам»!
– Слишком просто! – загалдели отовсюду. – Это же «В поход собрался наш герой»! Нет уж, давай с двух нот, четыре – для слабаков!
Генри закрыл глаза. Больше всего ему хотелось заснуть и ни о чем не думать, но ничего не вышло, так что следующие пару часов он слушал гвалт заключенных, который тут же оборвался, едва открылась тяжелая деревянная дверь.
– Привет, Злыдень! Что у нас сегодня на обед?
– Надеюсь, сырные пирожки!
– Ха! Как будто ты помнишь, какие они на вкус!
– Да я скорее жену забуду, чем их!
Все опять засмеялись, но их перебил надтреснутый мрачный голос:
– Сколько вам повторять, у меня имя есть! Для вас я господин Стоун!
– Ясно, Злыдень! – гаркнул зубастый.
Генри уже узнавал его голос не глядя.
– Позорите меня перед новым заключенным, авторитет мой заранее гробите. Я вам это еще припомню! – заворчал господин Стоун и наконец подошел к Генри.
Это был человек с невероятно узкими, будто завернутыми внутрь плечами, и лицом, очень подходящим к прозвищу. В руках он держал поднос, уставленный щербатыми глиняными мисками, одну из которых протолкнул между прутьями в камеру Генри.
– Давай, приступай, – угрюмо бросил он. – Персиков у нас нет, а это чтобы съел. Если сдохнешь, скажут, я уморил, а мне это надо? Я потомственный надзиратель, свое дело знаю.
– Злыдень, я не ослышался? Ты сказал «персики»? – весело перебил зубастый. – Ну может, хоть один завалялся?
– Ага, ворюга, конечно, – буркнул Злыдень, распихивая остальные миски по камерам. – Может, тебе еще отбивную телячью?
– Ладно уж, так и быть, неси, – великодушно ответил зубастый.
В ответ он получил еще одну порцию ворчания, потом дверь захлопнулась, и воцарилась тишина, нарушаемая только бодрым стуком ложек о миски.
– Эй, новенький, – позвал Лось. – Ты, может, такое и не ешь, а только не дело, чтоб еда пропадала. Мне сойдет, я вечно голодный. Запусти мне миску по полу, я поймаю.
Лось через прутья протянул руку в его сторону, но Генри даже не пошевелился. Зачем делать кому-то что-то хорошее, если все заканчивается вот так? Лось снова попросил, и Генри, путаясь в железной цепи, перевернулся на другой бок, чтобы на него не смотреть.
Больше с ним никто не заговаривал.
К ночи боль, усталость и голод переступили порог, за которым заканчивается безразличие и начинается ярость. Генри даже сумел подняться, доплестись до узкой койки и натянуть на себя тонкое одеяло. Больше всего он боялся, что цепь не дотянется до кровати, но, видимо, те, кто посадил его сюда, были не такими уж живодерами, – длины цепи хватало, чтобы он мог свободно перемещаться по своему закутку. Если, конечно, захочет.
Генри вытянулся на кровати и опять попытался заснуть в безумной надежде, что, проснувшись, окажется где-нибудь в другом месте. Безопасном. Не таком страшном. В доме Тиса, например.
Стоп. Дом Тиса. Генри распахнул глаза. Дом ведь теперь принадлежит ему, и он может туда попасть в любой момент! Генри сосредоточился, изо всех сил представил дом среди облаков, и…
И ничего не произошло. Он попытался еще раз, по очереди воображая то прихожую, то спальню с алыми стенами, то гостиную с пестрыми креслами. Ничего. И он понял: судя по мощным стенам, эту тюрьму построили давным-давно, во времена, когда волшебство было еще сильно. А значит, она наверняка защищена от попыток сбежать с помощью волшебства. Генри не стал об этом слишком долго горевать – ничего, выберется по-другому. Мысль о том, чтобы дожидаться утра в этом месте, казалась ему просто безумной, он очнулся и не мог больше оставаться здесь ни секунды. Генри повел локтями, проверяя, насколько крепко затянут ремень на запястьях. Следующие пять минут он пытался вывернуть руки из железной хватки, но ничего не вышло, только
