В этом было лишь отчаянное понимание: слишком долго он говорил. И левая рука утратила подвижность, но Кохэн все одно сунул ее в рану.
Сквозь диафрагму.
Сквозь губчатые легкие, к сердцу, которое медленно билось. Кохэн стиснул зубы, заставляя себя сцепить пальцы.
Сжать.
Потянуть.
Но это сердце не собиралось сдаваться. Оно было скользким. И крепким.
Плотным, что камень. Но в то же время живым.
Хороший дар.
Последний.
Кохэн добудет его, как издревле добывали драгоценные перья птицы-кецаль и чешую водяных змей, которой украшали императорский трон. Молнии и ветра. Пленников, сильных духом…
…слабые ни на что не годны.
— Вам… — и сердце поддалось, оно вдруг легло в ладонь само, доверчивое и живое. — Вам… мой дар… пролитой крови… и пусть…
Кохэн бережно положил живое сердце на камень и, перехватив клинок, приставил к собственному животу.
— …пусть случится, что должно.
Он ощутил внутри себя спасительный холод камня и упал, сожалея лишь о том, что не хватит сил довести обряд до конца. Но пусть собственное его сердце осталось в груди, боги знают.
Кохэн сумел перевернуться на бок.
На спину.
И лежал, чувствуя, как уходит жизнь. Не жаль… и он все сделал верно. Конечно… иначе откуда взялась на потолке дверь? Она именно дверью и выглядела, но это лишь потому, что разум Кохэна избрал именно этот образ.
Из Бездны тянуло сквозняком.
Они выходили, один за другим, изможденные, истощенные… полные не гнева и не смирения, но лишь сочувствия к тому, кто был одной с ними крови.
— Я…
— Молчи, — сказал Крылатый Змей, склоняясь над телом, и острый клюв его пронзил Кохэна, а божественная кровь вновь смешалась с человеческой. — Молчи, глупый мальчик. Какие же вы все-таки дети.
И в круглых глазах Змея виделась печаль.
— Это был хороший дар, — сказала Идущая-в-ночи, поднимая сердце. И в руках ее то менялось. Оно становилось прозрачным, ослепительно ярким…
— Искренний, — кивнул тот, чье имя Кохэн и в мыслях опасался произносить.
Он, опустившись на колени — разве подобает богу коленопреклонная поза? — взялся за рукоять кинжала. Он рванул, и Кохэн, не способный больше выдержать боль — всему есть свой предел, — закричал. Ему было стыдно за слабость.
— Дети… — вздохнула Та-что-осталась-без-имени.
— Теперь… вы им поможете? Атцлан… война…
— Хватит войн, — Крылатый Змей оторвался от раны, которую зализывал длинным языком. — Этот мир уже устал от крови…
— А солнце?
— Что солнце? — его смех походил на клекот. — Пусть себе… ничего ему не сделается…
И это было правдой.
Буря рванулась.
Она вдруг словно осознала, что все, о чем пел Зверь, лишь слова.
И она откатилась. Выпустила Зверя, но лишь затем, чтобы обрушить на него весь свой гнев. Сухо щелкнули молнии, расплылись по чешуе живым огнем, лизнули крылья, и ветер ударил снизу, подло, тайно.
Но чего еще ждать от оскорбленной женщины?
Упущенные нити силы натянулись.
