прямом и переносном смысле. Этот гад, который даже не заслуживал того, чтобы его спасали, умолчал о многом.
О чем, черт возьми, я думаю? Глядя на то, как тонкие пальцы Рингер ловко собирают бомбу, я понимаю, что самое страшное не то, что Вош сделал с ее телом, а то, что оно, накачанное, сделало с ее мозгами. Что происходит с нашими моральными установками, когда мы выходим за грань своих физических возможностей? Я абсолютно уверена, что до усиления Рингер не сумела бы в одиночку перебить пять вооруженных до зубов, отлично подготовленных рекрутов. Но я сомневаюсь, что прежняя Рингер смогла бы ткнуть кому-нибудь пальцем в глаз. Для этого требуется определенный скачок эволюции.
Кстати, о Бобе.
– Вы психи, ребята, – встревает он.
Он тоже наблюдает здоровым глазом за сборкой бомбы.
– Нет, Боб, – возражает Рингер, не поднимая головы. – Это мир сошел с ума. Просто так получилось, что мы здесь живем.
– Это ненадолго! Вы и на сто миль к базе не подлетите! – Его истеричный голос заполняет маленькую провонявшую химикатами и старой кровью пещеру. – Они знают, где вы. На вертолете, сука, стоит GPS. Они придут за вами, и вам мало не покажется.
Рингер поднимает голову. Подпрыгивает челка. Вспыхивают черные глаза.
– На это я и рассчитываю.
– Долго еще? – спрашиваю я.
Главное – добраться до базы, пока не рассвело.
– Еще парочка, и мы готовы.
– Ага! – вопит Боб. – Готовы! Начинай молиться, Дороти, потому что конец близок!
– Она не Дороти! – орет на него Сэм. – Сам ты Дороти!
– А ты вообще заткнись! – кричит в ответ Боб.
Тут вступаю я:
– Эй, Боб, оставь моего брата в покое.
Боб забился в угол, он дрожит и потеет, – видимо, доза морфина оказалась недостаточной. Ему не больше двадцати пяти. До вторжения его можно было бы назвать молодым, а по новым стандартам он мужчина среднего возраста.
– А что мне помешает уронить вас на какое-нибудь гребаное кукурузное поле? – спрашивает Боб. – Что ты сделаешь? Второй глаз выбьешь? – И тут он начинает хохотать.
Рингер не обращает на него внимания, чем, образно говоря, подливает масла в огонь.
– Да это и не важно. У вас все равно нет ни единого шанса. Как только мы приземлимся, вас мигом порешат. Выпотрошат, как долбаные тыквы на Хэллоуин. Так что мастерите свои бомбочки, плетите заговоры, вы уже трупы.
– Да, Боб, – говорю я. – И этим все сказано.
Никакого сарказма (в кои-то веки раз) в моих словах нет. Я произношу это совершенно серьезно. Допустим, он не уронит нас на кукурузное поле и нас не собьют вылетевшие навстречу вертолеты. Допустим, нас не возьмут в плен и не убьют в лагере, где тысячи солдат уже ждут нашего появления. Допустим, что Эван каким-то чудом еще жив и я найду его, что будет совсем уж чудом. Допустим, Рингер убьет Воша, а самый близкий к нам вид – неистребимые тараканы. У нас все равно нет плана отступления. Мы покупаем билет в один конец.
«И этот билет недешево нам достанется», – думаю я, наблюдая, как Сэм заканчивает мастерить бомбу.
О, Сэм. Мелки и книжки-раскраски. Цветная бумага и клей, плюшевые мишки и пижамки, качели и сказки. Мы знали, что ты когда-нибудь все это перерастешь. Но не предполагали, что это произойдет так быстро и таким образом. У тебя лицо ребенка, Сэм, но глаза – взрослого человека.
Я опоздала. Я всем рисковала, чтобы спасти тебя от такого финала, но финал уже настиг тебя.
Я встаю, и все, кроме Сэма, смотрят на меня. Сэм что-то напевает. Немного фальшивит. Какой-то подходящий для сборки бомб мотивчик. Я очень давно не видела его таким счастливым.
– Мне надо поговорить с Сэмом, – говорю я Рингер.
– Хорошо, – отвечает она. – Я справлюсь без него.
– Ты не поняла, мне не нужно твоего разрешения.
Я хватаю Сэма за руку и увожу в узкий переход подальше от пещеры, чтобы нас не услышали, хотя Рингер, возможно, способна услышать, как где-нибудь в Мексике хлопает крыльями бабочка.
– Что случилось? – спрашивает Сэм и хмурится, а может быть, последнее только кажется мне, так как фонарь я не взяла и почти не вижу его лица.
