особенно должностных лиц. Ему даже приятно было, когда постовой сержант или акцизный чиновник отвечали ему с особым оттенком учтивости, и чем выше был чин, тем живее было удовольствие.
Из него мог бы выйти придворный. Это была одна из его слабостей.
Предаваясь размышлениям, он все же несколько раз поглядывал на часы. Когда он прибыл на станцию Бастилии, было уже 5 часов 49 минут. Не лучше ли было пройти пешком оставшийся путь? На пересадку пришлось бы затратить несколько минут. Кинэт, не вполне понимая почему, решил, что лучше не совершать такой длинной прогулки по улице Сент-Антуан у всех на виду и выйти из подземелья на станции св. Павла, прямо в пределах места свидания. Вдобавок, поджидая поезд, можно будет проверить на плане расположение улиц Малэр и Тюрэн.
Часы станции св. Павла показывали 5 ч. 55 м. Пять минут опоздания. Что, если незнакомец, с трудом заставив себя прийти, воспользовался этим небольшим опозданием Кинэта, чтобы счесть себя свободным от обязательств? Кинэт, человек точный, бранил себя.
Улица Малэр находилась прямо против станции. Улица Тюрэн была, очевидно, третьей слева.
Кинэт медленно шел по тротуару в сторону улицы Тюрэн. Стемнело уже почти совсем. Позади, со стороны Отель-де-Виль, в небе оставалась голубая зона.
Огни магазинов, многочисленных в этом районе, освещали улицу ярко, хотя и косвенно, создавая контрасты, капризы теней, из-за которых разглядывать прохожих было труднее, чем могло показаться сразу.
До угла улицы Тюрэн Кинэт дошел, никого не заметив. На минуту остановился и устремил вдоль этой улицы взгляд. Несколько силуэтов перемещалось в промежутках между фонарями. Он пошел обратно.
Не зазевался ли он на мгновение?
Вдруг он увидел в двух метрах перед собою и справа человека с пакетом под мышкой – своего утреннего посетителя.
'Он даже с пакетом. Как я ему велел. Это замечательно'.
Человек, немного обернувшись, взглянул на Кинэта и почти незаметным движением плеча сделал ему знак всего лишь следовать за ним.
Затем свернул в ближайшую улицу справа, очень короткую. Перешел на другой тротуар. По временам оборачивался и смотрел в конец улицы, как бы проверяя, не идет ли кто-нибудь за ними.
Они подошли к зданию крытого рынка. Незнакомец повернул налево и обогнул его. На фасаде были немного странные орнаменты. В свете фонаря видна была бычья голова, неуклюже изваянная. Казалось, находишься у входа в какой-то языческий храм.
После двух поворотов они очутились на очень узкой улице, длиною в каких-нибудь пятьдесят метров, совершенно безлюдной. Человек остановился, но движением руки попросил Кинэта еще не приближаться к нему.
'Очевидно, он не спокоен. Хочет увериться, что я не привел за собою полиции'.
Опять они двинулись в путь по ломаной линии. Пришли на Вогэзскую площадь. Незнакомец обошел ее почти всю, проходя под сводами. Площадь была пустынна. Здесь были бы слышны даже отдаленные шаги. К тому же, в случае тревоги, столбы сводов и даже некоторые входы в дома, по-видимому, могли бы дать незнакомцу возможность притаиться на время во мраке, сбить с толку преследователей и спастись бегством.
Кинэт хотя и думал: 'Смеется он, что ли, надо мною? Долго ли мне шагать за ним?' – но в то же время жадно принимал участие в беспокойстве незнакомца. 'В сущности, у него есть основания быть недоверчивым. И то, что он делает, совсем не глупо. Допустим, что я пришел с намерением выдать его полицейским агентам, которые идут за нами следом и ждут момента наброситься на него. Не знаю, как бы они ухитрились бесшумно следовать за нами вокруг этой площади, где слышен каждый звук'.
Кинэт шел позади на расстоянии четырех или пяти шагов. Один раз человек ему кинул приглушенным голосом:
– Не так близко!
Немного дальше он повторил, почти с раздражением:
– Говорю вам – не так близко.
Кинэт отстал от него метров на двенадцать и тем самым вынужден был внимательнее за ним следить. Незнакомец мог исчезнуть на каком-нибудь углу или юркнуть вдруг в подворотню. Это опасение мешало Кииэту запоминать названия улиц. Незнакомец сворачивал много раз, одно время казалось даже, что он заблудился.
(А может быть и то, что изображая неуверенность, поворачивая обратно, он хотел опять-таки проверить, только ли Кинэт идет за ним по пятам.)
Наконец, он остановился перед узкой и старинной лавкой, с виду – виноторговой. Витрина заставлена была железной решеткой столетней давности. Сквозь плотные шторы изнутри сочился слабый свет.
– Войдем, – сказал он.
Трудно было угадать, выбрал он это место заранее или только сейчас.
Зала тянулась в глубину. Полузастекленная переборка, не доходившая до потолка, делила ее на две части. В передней комнате, вокруг покрытого старой клеенкой стола, сидело несколько человек в странной одежде – неряшливой и в то же время солидной; по ней можно было принять их, например, за впавших в бедность ремесленных старшин. Один из них, длиннобородый, с виду хозяин, был в котелке, в визитке.
Кинэт пошел следом за незнакомцем в заднюю залу. Хозяин, став на соломенный стул, зажег газовую лампу.
– Дайте нам… не знаю… Вы что бы выпили теперь? Выбор у них невелик. Я закажу сливянки. Она у них хороша.
– Мне все равно… Я тоже выпью сливянки, – сказал переплетчик.
Он поспешно вглядывался в незнакомца. Хотел проверить приметы, которые вспомнил в метро. 'Ямочка на подбородке, да. Усы
– Что вы на меня смотрите так? – спросил тот.
– Ничего… то есть… у вас есть некоторое сходство с кем-то хорошо мне знакомым. И я не могу припомнить, с кем. Вы знаете это ощущение.
Помолчали. У незнакомца вид был озабоченный, но далеко не подавленный.
– Я вас привел сюда потому, что здесь спокойно. Это жидки – они по-французски еле говорят. Во всяком случае, тут, по крайней мере, не боишься наткнуться на сыщика. Уже на пороге мы бы его узнали с первого взгляда… Вы не еврей?
– Нет.
– Я спросил это потому, что вы носите бороду. Но это, конечно, ничего не значит.
Пауза.
– Скажите: отчего вы так настаивали на свидании со мной?
– Я вам это объяснил.
– Нет.
– Объяснил.
– Я подумал, что вы, чего доброго, собираетесь меня выдать.
– О!…
– … За полицейского агента я вас не принял. Но столько народу прикосновенно к полиции, хоть и не служит в ней. Я чуть было не воздержался от прихода.
– А все-таки пришли.
– Я обещал.
Они отпили сливянки. Человек продолжал, очень тихо:
– Впрочем, теперь уже вы не можете меня выдать.
– Вот как? Почему? Заметьте, я ничуть не собираюсь это сделать. Но почему?
– Это легко понять. Вы были бы сообщником.
