неравные части. Гавань, растянувшаяся вдоль речного берега, выглядела пустынной. Один корабль, пришвартованный неподалеку от «Истины», вполглаза охранялся сонным моряком и бурой собакой. Три других судна выглядели вовсе покинутыми; их мачты устало клонились к мутной воде. Покрытые пылью апельсиновые деревья обрамляли дорогу, что вела к большой каменной арке. За ней угадывалась мощеная улица, где вяло двигались люди и лошади. Здания у реки, с их щербатыми белыми стенами и красными черепичными крышами, казались поблекшими, словно выгоревшими на солнце.
София торчала на причале уже больше часа. В одном соборе зазвонили колокола, со всех сторон тотчас отозвались колокольни поменьше. Казалось, Севилья ненадолго ожила, наполнилась нестройным и радостным шумом. Потом звон утих, отчего навалившаяся тишина показалась еще более давящей и зловещей.
София уже ничего так не хотела, как убраться в тенек. Она оказалась последней в очереди к уполномоченному по заразе. Нигилизмийских миссионеров отпускали в город одного за другим, и они уходили, неся скудные пожитки. Перед Софией остались только две женщины, Откуда и Пристрастие, ничем особо не примечательные, обе – средних лет. Среди прочих их выделяли разве что проявления доброго расположения друг к дружке. Они стояли смирно, старательно не обращая внимания на Софию.
Палящее солнце напоминало ей приключения в Пустошах. Она пыталась спрятаться от жары, усевшись за своим ящиком, но маленький прямоугольник тени не принес облегчения. Священник, переговариваясь со своим писцом, приблизился к Пристрастию и Откуде. Это был немолодой уже мужчина, практически лысый, с кустистыми бровями и почти полным отсутствием подбородка. Зубы у него были желтые и кривые, а одеяние, выдержанное в бело-красно-черных цветах, по виду плохо подходило для свирепой жары, но он, казалось, не замечал этого.
Остановившись перед Откудой, он молча окинул женщину взглядом, потом быстро заговорил с писцом по-кастильски. Тот не спеша начал делать пометки. Клирик, держа руки сложенными перед собой, мутновато-голубыми глазами уставился на Пристрастие.
– Прибыли сегодня с Нового Запада? – с акцентом выговорил он по-английски.
Пристрастие кивнула.
– Что вас сюда привело?
– Я нигилизмийка. У нас здесь миссия.
– Какого рода?
Она вздохнула:
– Наставить Папские государства на путь истинный.
– И каков же, по-вашему, этот путь?
Пристрастие не ответила. Она, казалось, истаивала на солнце. Кашлянув, она положила руку на плечо Откуды и пробормотала:
– Она вам поведает, каков истинный путь.
Клирик переглянулся с писцом, тот кивнул. Последовал вопрос:
– Вам нехорошо?
– Да, ей нехорошо, но это всего лишь простуда, – ответила нигилизмийка. – Она утомлена путешествием и изнурена жарой.
И Откуда обняла Пристрастие за талию.
– И долго она уже болеет?
– Примерно четыре дня. Ей нужны отдых и питье, вот и все.
Клирик окинул Откуду бесстрастным взглядом и вновь повернулся к Пристрастию. Та стояла, закрыв глаза, и глубоко дышала, ни дать ни взять уснув на плече у подруги. На лбу и верхней губе выступили капли испарины. Кустистые брови святого отца сползлись к переносице. Он тихо сказал по-кастильски что-то еще, писец снова кивнул. Быстро ушел прочь по причалу, нырнул в каменную арку на выходе…
– Куда это он? – раздраженно спросила нигилизмийка. – Мы целый час в очереди ждали! Не довольно ли?
– Довольно, – сдержанно согласился клирик.
Он снова соединил руки и принялся ждать.
Вновь нескончаемо потянулось время… Впрочем, писец вернулся всего через несколько минут, причем в сопровождении двоих конников. По спине Софии разбежался холодок, она вскочила, охваченная скверным предчувствием. Плащи всадников, белые, с капюшонами, переливались на солнце. Лица скрывали золотые маски с длинными, хищно загнутыми клювами и узкими прорезями для глаз. Софии вспомнилась нохтландская стража. Только, пожалуй, эти золотые всадники выглядели еще страшней!
Выехав на причал, они спешились и неторопливо последовали за писцом. Вблизи София рассмотрела, как переливались золотые
