Теперь это уже не святилище. Ашариты превратили его в один из своих храмов. Они снесли алтарь, убрали солнечные диски, те мозаики, которые еще уцелели. Это все знали. И она это знала.
И все равно.
Все равно. Перо опустился на колени перед этой женщиной, чья несгибаемая, нескончаемая гордость и память была упреком для них всех. Он сказал:
— Вы оказали мне большую честь тем, что говорили со мной, просили меня об этом. Я запомню. И… я сделаю все, что смогу.
Он сам себя поразил, произнеся эти слова.
Она снова улыбнулась ему. Эта улыбка не была доброй. Ходили слухи о том, что она приказала евнухам дворцового комплекса удавить двух ее детей, чтобы освободить путь к трону выбранному ею младшему сыну, тому, который взял себе имя Валерий XI и погиб во время последнего наступления войск калифа. Перо с тревогой почувствовал, что он попал в историю, которая не была его собственной.
Снаружи раздался вопль, ужасный, нечленораздельный крик.
— А, — произнесла старая женщина, поднимая голову. — Похоже, кто-то умер. Пойдем, посмотрим. Сегодняшний день становится все интереснее.
Она махнула рукой. Испуганная девушка бросилась вперед и открыла дверь. Они прошли в большую комнату. В саду лежал мертвый мужчина, а на террасе — мертвая женщина.
— Очень хорошо, — сказала императрица-мать Сарантия. — Этому уже давно пора было случиться.
Она умирала на темно-зеленых плитах пола. Она приказала привезти эти плиты из Варены, там большие каменоломни. Если знаешь, где в мире есть самые лучшие вещи, и обладаешь ресурсами, можно окружить себя красотой.
Она услышала, как открылась дверь, шаги, слова старой ведьмы. «Этому уже давно пора было случиться». Она жалела, очень жалела в последние мгновения своей жизни в этом мире, что не убила ее тогда, давно. Но письма — эти ужасные письма — сделали ее бессильной.
Было очень больно. Она раньше не знала, что бывает так больно. Говорят, рожать ребенка иногда бывает очень трудно, но у нее никогда не было ребенка. Она хотела заговорить, но почувствовала, как во рту забулькала кровь. «Вот что значит кинжал в сердце», — подумала она. Убита другой женщиной. Это дополнительная горечь. Именно так! Было так трудно, всегда так трудно для любой женщины пробиться в этом жестоком мире, а теперь…
Яркое утро. Ей показалось, что становится темнее. Стало темно.
Леонора все еще держала чашу. Она была уверена, что в ней налито отравленное вино. Держать ее в руке было страшно. Смерть на губах из серебряной чаши. Она посмотрела на тело женщины, которая правила здесь почти как королева. Плиты террасы были зеленые, некоторые потемнели от крови, почти у самых ног Леоноры. Уже в третий раз кровь рядом с ней, и кто-то мертв. Она была рада, что ее рука не дрожит, ей не хотелось пролить вино.
— С тобой все в порядке? — спросила Даница. Она вышла на террасу.
Леонора кивнула — не доверяла сейчас своему голосу. Как получилось, что в ее жизнь вошла насильственная смерть?
Она увидела, как к ней подходит Драго Остая. Он взял у нее чашу, осторожно.
— Я позабочусь об этом, — сказал он.
Однако он выглядел встревоженным. Они убили важную персону. Даница убила. Вино, яд в нем — это будет иметь значение, когда они будут об этом рассказывать.
Она услышала, как открылась дверь. Императрица-мать вернулась в комнату вместе с Перо. Старая женщина прошла мимо письменного стола. Она посмотрела на них всех, на лежащую мертвую женщину. И сказала:
— Этому уже давно пора было случиться.
Этого Леонора не поняла. Она снова повернулась к Драго.
— Могут сказать, что мы сами положили это в чашу. То, что в вине.
— Не скажут, — возразила Евдоксия, которая когда-то была императрицей Сарантия. Она снова пошла вперед, лишь слегка опираясь на трость. Перо остался сзади. — Сюда пришлют людей, и мы им покажем, где она хранила свои яды во флаконах и в чашах в глубине шкафа, уже налитые туда, в ожидании.
— Почему? Почему вы это сделаете?
