– Предположение, – ответил он, – что человечество может погибнуть от удара гигантского астероида, вспышки Солнца, схода с земной орбиты… Собственная смерть их не страшит, страшит смерть человечества! А молодых заботит только своя шкура, что биологически оправданно.
Я ощутил, как по спине пробежал незваный холодок ужаса.
– Что… так уж и никто не хочет жить вечно? Из стариков?
Он грустно улыбнулся.
– Сам бы не поверил, услышь такое в свои юные пятьдесят лет. Но это правда.
– А сверхдолгожители, – сказал я, – что живут больше ста лет?
Он слабо поморщился.
– К сожалению, даже несмотря на все успехи науки и технологии, последние годы жизни они не живут, а существуют.
– Догадываемся, – внезапно сказала Ингрид, – как растения.
– Точно, – сказал со вздохом Королькович. – Некоторые, предвидя такой конец, пишут строгие наставления, чтобы при усиливающейся деменции их подвергли эвтаназии. Но, конечно, никто этого не делает. Такие люди, если пользовались известностью, надолго выпадают из сферы внимания прессы, а потом появляется сообщение, что вчера после долгой и продолжительной болезни скончался такой-то и такой-то. Последние месяцы их никому стараются не показывать, это отвратительное зрелище!
Ингрид буркнула:
– На днях видела в Сети ролик, как отмечали стодесятилетие какой-то старушки. Показали ее сидящей в кресле, от горла закрыта цветистым пледом, как в парикмахерской, это на случай, если под нею утка или шланги, на голову надели легкую корону из фольги, поставили на стол пирог со свечами, сами задули, а именинница совершенно не понимала, по ее виду, кто она, что с нею и почему это вот все… Я бы точно не хотела такого конца! Пусть лучше меня убьют в перестрелке.
– Ну-ну, – сказал я, – лучше я тебя сам убью. А вам большое спасибо за интервью! Вы нам очень помогли. Нет-нет, в самом деле помогли. Мы шли, похоже, по неверному следу. Вы правы, некоторые вещи можно узнать только с возрастом. Самому.
Ингрид поднялась, но на лице крупными буквами все еще написано упрямство и недоверие, что и понятно, женщины консервативнее и менее мобильны.
– Все-таки, – сказала она холодновато, – хотя я, как сказал мой напарник, слегка поколеблена, но не убеждена.
Он поморщился, сказал с укором:
– Простите, а хоть кто-нибудь и когда-нибудь спрашивал у долгожителей, хотят ли они жить еще, скажем, сто лет?
Я подумал, сказал в недоумении:
– А, действительно…
Он понизил голос:
– Хотите, кое-что скажу? Да-да, я спрашивал. Ответы такие, что даже я не решился бы их опубликовать. Потому что все вразрез с общепринятым мнением. Вижу, угадали. Я спросил у одного, дескать, а почему же тогда еще живет, а он ответил: только Господь дает жизнь и только он один имеет право ее забирать. А так бы, дескать, давно бы совершил эвтаназию, хотя ничего не болит и сам в здравом уме и памяти.
– Может быть, – сказал я нерешительно, – он… исключение?
Королькович покачал головой.
– Вы наверняка посмотрели мое досье. Мое финансовое положение и раньше позволяло мне не только вести беззаботный образ жизни, но и ездить по свету. Но, правда, ездил я большей частью на симпозиумы и конференции. Могу показать записи бесед с сорока тремя центаврианами, у вас их называют супердолгожителями. Так вот, все эти перешагнувшие столетний рубеж не желали бы продлевать себе жизнь, будь это в их власти. Все они считают правильным умереть «по законам природы».
Покинув коттеджный поселок, Ингрид погнала машину настолько резко, что не надо быть психоаналитиком, чтобы увидеть, насколько рассержена.
– Отрицательный результат, – пробормотал я, – тоже результат… Правда, это в науке, а в полицейском управлении, как я слышал, ученых вообще вешают?
– Если бы, – ответила она зло. – Тогда был бы мир и покой, а я бы ходила в креолиновом платье с оборками.
– В шкуре, – уточнил я. – Креолин – сознание научной мысли. Ну что, едем в город? Нужно начинать по новой?
– Чего вдруг?
– Он изложил все очень убедительно.
