однообразием!
Два человека мгновенно теряют головы, оказавшись один на один с обнаженным партнером-любодеем. Последняя внятная мысль, одна на двоих: «Не пожаловали бы сюда гости…»
А дальше верх берут здоровые человеческие чувства – мыслей больше нет.
«У меня чувствительные соски», – мурлычет Ева, и Бустер тут же убеждается в правдивости услышанного, крутя отвердевшие розовые кнопки.
Она властно утверждается между своих длинных гладких ног и отвердевшим стволом – на сей раз из плоти, а не из металла – ищет путь к собственной сокровенной впадине, скрывающейся среди мягкой курчавой поросли. И тут же, ничего не имея против этих поисков, приподнимает таз и подставляется под собственное оружие, очень стремясь не промахнуться.
Наконец она полностью соединяется в одно целое, демонстрируя господу великолепие его изначального замысла. Урчит от наслаждения и трясется. Наддает низом живота и рычит – от того же наслаждения, – исступленно колотясь в саму себя лобковыми костями. Выполняет вековую восхитительную, никогда и никому не надоедающую работу, обусловленную инстинктом продолжения рода. Очень знакомую и многажды проделанную, но всегда как в первый раз… Полностью растворенная сама в себе, мечтающая лишь о том, чтобы происходящее продолжалось как можно дольше. Час, день, год, всю жизнь…
Но рано или поздно все заканчивается. Ева резко выгибается, прижатая к доскам собственным телом, тихонечко стонет: «И-и-и- и…» и сжимает бедрами свою талию. Низ ее живота пронзает острая сладкая боль, такая вроде бы привычная, но всякий раз как будто неведомая прежде…
Еще несколько судорожных толчков-ударов себя в себя… Как же хорошо!!!
И мир возвращается…
Письменный стол с офисным креслом, диван, под потолком – пятирожковая люстра с выключенными лампочками. Сквозь одно окно светит солнце, в другое заглядывают ветки елки.
Ева вдруг почувствовала, что она теперь в доме не одна. Видимо, пока с нею происходила чертовщина, товарищ Иванов наконец приехал на конспиративную встречу.
Раздается шуршание. Солнце гаснет. Оконные проемы уменьшаются до невысоких удлиненных прямоугольников без стекол. Чертовщина продолжается. Беззвучно опускается потолок. Стол превращается в ржавую бочку, а офисное кресло – в грязное пластиковое ведро. Откуда-то доносится тихий детский плач. И дивана уже тоже нет, куча земли под Евой…
Это уже не комната в конспиративном особняке, а подвал с голыми грязными стенами. И вместо двери в холл просто провал в кирпичной стене. Но за стеной явно кто-то присутствует. Наверное, товарищ Иванов.
Человеческая фигура возникает в проеме.
– Кто тут?
Не было никакого куратора, в проеме стоял Бустер. В комбинезоне сталкера и со «Скорпионом» в руках. Тот самый, с которым было очень хорошо на деревянном помосте.
Но тут Ева вспомнила, что он застрелил ее. И проснулась.
В знакомой позе, на грязном земляном полу, скрючившись, лицом к дальней стене, совершенно голый, неподвижный, как камень, лежал пацан. Однако его вид на сей раз казался необычным. Было в нем нечто необычное, но что именно – сразу и не ухватишь…
Сергей вспомнил, как решил, что в случае с Жекой наткнулся на труп, и хотел было свалить подобру-поздорову. Мол, кто знает, от чего умер подросток. Запросто можно и заразу какую-нибудь подцепить…
Нет, это уже третий случай. Теперь мы сваливать не станем, а наоборот, подойдем поближе. И даже ткнем стволом в бок. Жив, так отреагирует.
Однако ткнуть он не успел. Подросток перевернулся и посмотрел на него в упор.
Кол мне промежду булками, да это же девчонка! Грудки видны небольшие, а в промежности ничего. Только-только начинают пробиваться волосики. Лет тринадцати, наверное, или в каком там они возрасте начинают созревать?
Девчонка, похоже, абсолютно не стеснялась своей наготы. Она поднялась на ноги так стремительно, что Сергей отскочил назад и взял ее на прицел, огромным усилием воли заставив себя не нажать на спусковой крючок.
– Привет!
Тут она наконец обнаружила отсутствие на теле одежды. И тут же исчезла.
Сергей со стуком захлопнул рот, едва не прикусив собственный язык. Голос показался ему очень знакомым. Но вспомнить, где слышал, он не успел.
