под землей и что у них за вентиляция. Жар и сейсмические волны они переживут, а как быть с пылевым облаком? Кто мне скажет, из чего состоит пылевое облако?
Кароль Фергюссон тянет руку.
– Из мельчайших частиц геологических пород, которые поднимаются в стратосферу от удара.
– Правильно! – говорит Нгуен. – Пылевое облако! Мы знаем, что после удара метеорита, из-за которого вымерли динозавры, пылевое облако сначала поднялось в верхние слои стратосферы, а потом опустилось. Предполагаю, что, когда мельчайшие частички породы посыплются обратно на Землю, они будут примерно той же температуры, что и раскаленная лава. Наши друзья под землей, возможно, протянут какое-то время, однако трудно сказать, как долго. Все зависит от состава пылевого облака и конструкции вентиляционных аппаратов.
– А мы не могли что-нибудь предпринять заранее, мистер Нгуен? – спрашивает Анаис Бинот. Она тощая, как вобла. Ни дать ни взять – ходячий скелет.
– Зовите меня Фред, – говорит Нгуен.
Еще чего.
– А что если мы сплотимся? Весь Пигмент? Или вся колония? И выроем себе убежище, – предлагает Кароль Фергюссон, смахивая слезы с больших карих глаз. Я считаю, Кароль и Анаис надо дать премию за самую печальную щенячью мордаху в преддверии апокалипсиса.
Нет, все-таки лучше их утопить.
Нгуен пожимает плечами.
– Жаль, что мне не поручили спроектировать его заранее. Очень жаль. Но когда до столкновения тридцать шесть часов, кто сможет построить убежище, рассчитанное на десять, двадцать… десять тысяч лет?
– Мы сможем? – спрашиваю.
Нгуен указывает на строения нефтеперегонной станции. Ее трубы дымят километрах в пяти от нас.
– Понадобится прорва топлива. И людей.
– Как в Оффуте, – говорит Кэрол.
Нгуен кивает.
Я думаю о Кэти, как она гуляет по тусклым подземным коридорам. Она в безопасности. Ее любят. Думаю о выживших, о людях, вроде моих родителей, об их эволюции спустя тысячи поколений. Я силюсь увидеть хоть какой-то просвет, но будущее представляется чудовищным.
– Я рассказывал вам о своих родителях? – вдруг спрашивает Нгуен, и тут же, понизив голос, сам себе отвечает: – Разумеется, нет. С чего вдруг?
– Расскажите, – просит Кэрол, всхлипывая. Может, опрокинуть парту и заорать, что тут не сеанс гребаной психотерапии? Мне остались считаные часы жизни, и последнее, чего я хочу – это выслушивать чью-то исповедь. Я хочу обнять сестренку. Ах да. И жить.
– То был последний самолет, – начинает Нгуен. – Отец подкупил чиновника, чтобы улететь. И вот я здесь. Я никогда не думал о тех, кто не смог уехать. Выжившим не до этого. Но теперь я все чаще размышляю о тех, кто остался. Потому что мы с вами больше не среди выживших. Но мы – герои своих собственных историй. Понимаете?
Ни хрена я не понимаю. Чтоб он сдох! Представляю себя Апорией в момент удара. Я больше, чем эта несчастная планетка, и мой гнев безбрежен.
– Я всегда думал, что стану знаменитым. И что мои дети будут жить в достатке. Иначе и быть не может, ведь мне повезло родиться в Америке, верно? Но разве смерть умаляет мои достоинства? Я все тот же Фред Нгуен.
И смотрит на меня.
– Некоторых из вас бросили родители. Продали билеты собственных детей. Они преступники, понимаете? Но вы – вы все еще можете стать героями.
Пацан с задней парты, метивший в Гарвард, выплевывает ком жеваной бумаги – листок с контрольной.
– Гонишь! – орет он. – Сознание – случайная мутация человека. Апория – механизм самокоррекции Земли. После удара ничего не будет.
Нгуен с размаху запустил в него мелом. Мы даже прифигели.
– При чем здесь Бог? Кому сдался этот болван! Я о дьяволе говорю. Не давайте ему волю! Нельзя ползти за пустыми обещаниями спасения. Идти по головам ради подачек. Я не собираюсь бросать семью ради какой-то дыры! Я умру с честью!
