Настоящий врач – на ней и еще на двух-трех врачах держится вся больница – задергивает занавески у койки «везунчика» с нефтеперегонной станции. Интересно, почему врач продолжает ходить на работу? С другой стороны, почему бы и нет?
Джули решительно пересекает палату. У меня под мышкой зажата папка с шариковой ручкой мистера Нгуена. Я думаю о том, что здесь, в этой больнице, родилась Кэти. Она пахла молоком. Я очень ее любил. И сейчас люблю.
– Ну, как мы себя чувствуем? – спрашивает Джули, когда врач скрывается в коридоре.
«Везунчик» лупает глазами. Страшно бледный от кровопотери, он лихорадочно прижимает к себе обрубок ноги. Решил, что мы ее отберем?
– Что, не очень? – допытывается Джули.
Из нее получился бы отличный врач. Серьезно. Она не из брезгливых.
Джули отодвигает край перевязки и изучает швы. «Пациент» закусывает нижнюю губу, чтоб не зарыдать. Напрасно: ревет, как белуга. Я узнал его – он из тех, что были на той вечеринке. Вон и щеки блестками измазаны.
– Не волнуйтесь, могло быть и хуже, – утешает его Джули, а у самой рот до ушей.
«Пациент» затихает.
– Мы раньше не встречались?
– Мы о вас как следует позаботимся, мистер. В Пигменте вас не бросят, нет, – говорит она с форсированным деревенским акцентом. Я ухмыляюсь: тут есть над чем поржать.
– Ногу можно спасти? – умоляюще вопрошает «пациент». Он про обрубок, который по-прежнему сжимает в руках, как младенца.
– Сделаем все возможное, – заверяет Джули и поворачивается ко мне. На ее лице – знакомый по утренней перепалке оскал. Она меня и пугает, и заводит одновременно. Да что со мной такое?
– Перевязки менять дважды в день, – распоряжается Джули.
Я записываю: «Перевязка – 2 р. д.». Я совсем не умею врать, но изо всех сил стараюсь выглядеть правдоподобно. Когда мне выпадает играть доктора, я просто стою и пялюсь во все глаза, а Джули ораторствует за меня.
– Морфин каждые шесть часов. По три миллиграмма.
Прилежно записываю.
– Дуайт из Канзаса, – говорит Джули, кивая в мою сторону. – А ты, милок, откудова?
«Пациента» прошиб пот – действие морфина понемногу отпускает.
– Из Джерси. Но считай, ниоткуда. Одно время пахал на платформах у саудийцев… Мы точно не встречались?
– Точно, – отвечает Джули. – Родные у тебя есть? А то могу предложить экспериментальное лечение, только баблосов стоит немеряно.
Одноногий бросает на нее недоверчивый взгляд и качает головой.
– Родных нет. Есть шесть золотых слитков. Завтра получу еще один.
Сейчас будет коронная фраза! С Джули не соскучишься. Мы даже ободряем этих ребят, выслушиваем телеги про бывших жен и веселое прошлое. Вас спасут, уверяем мы. Нас всех спасут ядерные ракеты!
– Ох, – вздыхает Джули. – Тогда молись, чтобы нога отросла сама по себе, долбаный калека!
Она пулей вылетела из-за ширмы, а я стою, как вкопанный. Меня он и схватил. Руки у него совсем потные. Может, он и есть тот фраер с дробовиком. Жаль, у меня язык не повернется спросить.
– Отпусти! – кричу, хотя он даже встать не может. Изловчившись, я вывернулся из куртки и дал деру.
Джули в приемной, белого халата – как не бывало.
– Ты когда-нибудь хотел кого-нибудь прикончить? – спрашивает она.
– Еще бы, – отвечаю. – Постоянно.
Ужинаем дома у Джули. На ужин – морковь с огорода. Мать и сестра Джули громко чавкают за столом. Сколько я себя не обманывал, что они смогут заменить мне семью, – ничего не выходит. С предками я перебывал на шести континентах. Выучил французский и хинди. Когда я знакомлюсь с человеком, то крепко жму ему руку, гляжу в глаза и повторяю его имя. На моем счету три миллиона долларов, которыми я смогу распоряжаться, когда мне стукнет двадцать один год. У родных Джули нет ни гроша. Они злобные и тупые, и ржут в голос над любой твоей промашкой. Их дружки слишком много себе позволяют, – это одна из причин, почему Джули все время колбасит. Стоит ей врезать в дверь своей комнаты замок, его тут же ломают. Будь она хоть немного склонна к рефлексии, то поняла бы, почему влюбляется в недоступных мужиков вроде меня.
«Скорей бы свалить из этого города», – сказала она, когда мы познакомились.
