Эйрик целый бочонок приволок. Резкий был квасок, в меру сладкий.
Умывшись, Бородин утер лицо холстиной и занял место на корме. Местечко удобное – впереди него греб Хвитсерк, а за спиной – трюм, и никто не дышит в затылок, не кряхтит, не сопит.
Утро было прохладное, над Олкогой плыл туман, и противная сырость забиралась под кожаную рубаху.
Валерка к ней привык. А что? Простирнул, высушил, натянул. Ходи гуляй. Любая тканая вещь давно бы сносилась – и воняла.
К тому же холст или сукно шуршат в лесу, выдавая охотника.
– Весла на воду! – скомандовал Хродгейр. – И… раз!
Греби с узкими лопастями одновременно окунулись в воду, и «Рататоск», отдав швартовы, заскользил по реке, огибая крепость. Темные башни-вежи высились молчаливо и грозно.
За мысом отчаливала варяжская скедия – Халег Ведун стоял на носу и махнул рукою Кривому.
Загрюкали весла, и скедия, походя на гигантскую водомерку, медленно заскользила по гладкому плёсу. Но тишь да гладь были временными явлениями – через семь или восемь верст, за чередой сопок, на мысу по правому берегу показалась небольшая крепостца – форпост перед самыми порогами. А дальше скалистые берега поднимались отвесными стенами высотой с семиэтажный дом и образовывали настоящий каньон, где река не текла, а скакала по камням, пенясь и клокоча.
Но брод тут был.
– Сходим! – крикнул Хродгейр.
Мужички, которых нореги звали «форскарами» – работниками речных порогов, – уже поспешали к «Рататоску». Числом до полусотни, они потащили кнорр вверх по течению, гикая натужно и подбадривая друг друга.
А команда во главе с Кривым поднялась по выдолбленному в известняковом целике всходу наверх, где стоял большой храм Перуна-громовержца. Рядышком раскинулся большой поселок из крепких изб – коровье мычание, собачий лай, стук топоров не могли заглушить мерного грохотанья порогов.
За порогами викинги вернулись на борт кнорра, удерживаемого мужичками-работничками «на при вязи».
Но ненадолго – через семь верст вода закипела на следующей гряде порогов, уже не грохоча даже, а поднимая грубый рев.
– Сходим!
Уже добрая сотня мужиков, переступая в пенной воде, потянула кнорр – река неслась стрелою по огромным окатанным валунам.
За последней грядой – Велецким рубом – открылось Гостиное Поле.
Здесь купцов, одолевших пороги, устраивали на ночь, кормили, поили – только плати.
Кнорр одолел чуть ли не двадцать верст – обычный дневной переход, но время еще было. И «Рататоск» двинулся дальше.
Гребля выматывала настолько, что Бородин отупел.
Гребешь, гребешь, меняешься, привалишься к мачте, чтобы хоть малость отпустило утомление. И снова за это весло…
Можно сказать, Олкоги-Волхова Валерий и не видал. Одна лишь потная спина Хвитсерка качалась перед ним.
Запомнились только Пчевские пороги, потому как удалось отдохнуть – «форскары» тянули кнорр через все четыре гряды, усеянные камнями и обломками известняковых плит, а экипаж топал по берегу.
И снова: «Весла на воду!» И… раз! И… два! По плыли…
…Река вышла из узостей, потекла широким медленным разливом, достигая от края до края нескольких сот шагов. А вокруг стелилась низменная болотистая равнина, давнее обиталище чуди, чьи низкие землянки с соломенными крышами хоронились в лесу. Чудины промышляли охотой в прибрежных зарослях да сига волховского ловили.
В истоке своем Олкога была преширокой, выливаясь из Ильменя.
Крепость на месте будущего Новгорода уже была, звалась Городище. Гарнизон там стоял небольшой, следил за тем, чтобы купцов не шибко обижали, гонял по лесам разбойный люд.
Туман стоял плотный и волглый, но он таял под солнцем, замещаясь сухим теплом северного лета. Первыми из белесой рванины показались тесовые крыши, затем помаленьку проявились башни, рубленные из бревен, еще не успевших почернеть под дождями и снегом.
Зыбкая пелена стелилась по-над самой водою, выказывая черные мачты, качавшиеся ленивыми метрономами, а вот и лодьи открылись. Суда были большие, таким было трудно проходить даже волховские пороги, а уж отмели Ловати им точно не
