тоном:
– Как духовное лицо, как личный исповедник его княжеской мосьци, которому мы все служим и интересы которого обязаны блюсти, я требую… да, не прошу, а именно требую, чтобы пани немедленно открыла мне правду! Почему вдруг она заинтересовалась подобным вопросом?!
Женщина, пару раз испуганно оглядевшись по сторонам, поломалась для приличия и для самоуспокоения… И начала свой рассказ.
Иезуит слушал, затаив дыхание.
– Так, значит, эта Зося бесследно исчезла? – переспросил он на всякий случай.
– Бесследно, проше ксендза! – чуть не всхлипнула пани Краливская, с одной стороны, смущенная, с другой – безмерно радуясь, что наконец-то смогла хоть с кем-то поговорить о проблеме, не дававшей ей покоя. – Словно корова языком слизнула, говоря по- простому!
– Пани наверняка хорошо разбирается в прислуге… Не могла ли эта Зося приврать? Без всякого злого умысла, просто по глупости?
– Нет, проше ксендза! Никак не могла! Голос у нее дрожал с перепугу, да и не такая Зося, чтобы врать. Я за ней склонности к обману не наблюдала. Да, легкомысленная, хохотушка, но не лгунья, нет!
– Хохотушка? – машинально переспросил Микульский. – Такая плотненькая, с ямочками на румяных щеках? И волосы черные, слегка вьющиеся?
– Совершенно верно, именно такая! – кивнула пани Катерина.
«Да, хохотушка, это точно… Как заливисто хихикала, даже перед самым горячим моментом! Мол, щекотки боится…» – вспомнил иезуит.
Выдержав паузу, святой отец тихо произнес внушительным, строгим голосом, глядя прямо в глаза женщине:
– То, что пани рассказала мне, никто больше знать не должен! Повторяю – никто! Ни пан Краливский, ни даже пресветлый князь!
Казак, прибывший по вызову к гетману, был щедро одарен природой. И ростом, и силой, и мужской красотой… То есть красавцем в строгом смысле слова его нельзя было бы назвать, но целая вереница разбитых девичьих сердец, имевшаяся на его «послужном счету», говорила сама за себя. Худощавое лицо с длинными черными усами и слегка выпиравшими скулами могло показаться суровым, даже злым, но стоило только казаку улыбнуться или, по просьбе товарищей, затянуть сильным, берущим за душу голосом песню, оно, как по волшебству, преображалось. И будто какая-то невидимая, неодолимая сила исходила тогда от Ивана Богуна, одного из самых храбрых и отчаянных рубак, манила и завораживала.
Так же, как Кривонос, Богун не знал меры и не признавал осторожности. С той лишь разницей, что даже в самой лютой ярости всегда оставался спокойным, что приводило врагов в особенный трепет. Не было еще случая, чтобы он потерял над собою контроль. При необходимости Богун мог и выжидать удобного момента – с терпением кота, затаившегося у мышиной норки. За что его особо уважали казаки и очень ценил Хмельницкий.
– Входи, входи, Иване! – с непритворной радостью воскликнул гетман, увидев казака в дверях. – Я, признаться, и не ждал тебя раньше завтрашнего утра… Гей, джура! Вина мне и дорогому гостю!
– Благодарствую, батьку, – сдержанно, хоть и уважительно, поклонился Богун. – Не откажусь, в глотке от клятой пыли так и першит… Твое здравие!
– И твое, Иване!
Дождавшись, пока джура унесет опустевшие кубки, Хмельницкий сел, жестом предложил казаку занять место напротив.
– Важное дело хочу поручить тебе, Иване. Такое важное, что ты один, пожалуй, с ним и сладишь.
– Спасибо на добром слове! – кивнул польщенный казак. – Однако же не стоит меня чрезмерно хвалить, у пана гетмана, слава богу, хватает умелых полковников: один Нечай чего стоит! Да и Гладкий неплох, и Небаба…
– Твоя правда, Иване, но все же с тобою им не сравниться… Слушай: тебе надлежит взять твой полк, переправиться на другой берег Днепра и тревожить ляхов! Тревожить беспрестанно, чтобы пятки у них поджарились! Баламуть, растравливай тамошнее поспольство, сколачивай и вооружай загоны, универсалы мои читай повсюду, во всех селах, на всех углах. Коли встретишь крупные силы ляхов, постарайся в бой не лезть… Хотя… – Гетман лукаво усмехнулся. – Скорее, думаю, можно Днепр в обратную сторону повернуть, нежели тебя от боя удержать! Горяч ты, Иване, ох, горяч!
– Истинно так, перечить не стану! – пожал плечами казак. – Однако же холодную голову сохранить умею, и пану гетману то хорошо известно.
