натуральным свинством! Зачем обижать славную девчушку?
– Нет, не сержусь, – улыбнувшись, покачала она головой. – И с большой радостью буду считать панну Агнешку своей подругой.
Хмельницкий испытующе смотрел на генерального писаря, слегка прищурив глаза.
– Что-то я не пойму тебя, Иване. Ты зараз сам на себя не похож! Неужели мое поручение неясно? Ежели так, то не бойся и не смущайся, переспроси, уточни…
– Вполне ясно! – торопливо склонил голову Выговский. – Вот только пан гетман совершенно прав: я и впрямь смущен. И буду признателен, коли его гетманская мосьц развеет сомнения мои…
– Говори, Иване, все как есть, без утайки! Что смущает тебя?
– То, что царь московитский, хоть и единоверец наш, а правит самовластно. Захочет – казнит, захочет – помилует. Боярская дума при нем – что для твоей гетманской милости черная Рада. Самого именитого боярина, хоть родом от Рюрика, может в одночасье всего лишить, последним холопом сделать… А то и вовсе – на дыбу, на плаху! Нет над ним судьи, кроме Всевышнего. Вот и терзает меня сомнение: не променяем ли мы одно ярмо на другое, куда более крепкое? Не попадем ли из огня да в полымя? Неужто твоя гетманская милость и впрямь желает идти под его протекцию, вместе с войском и всем народом? Или то лишь уловка, вроде той, что для пана Киселя сделана? Прости, пане гетмане, ежели лишнее себе позволил… – Выговский умолк, разведя руками.
Хмельницкий нахмурился, чуя, как в нем закипает раздражение. Слова генерального писаря били по больному месту. Сколько раз он сам задавал себе эти вопросы! Сколько раз мучился сомнением: не ошибся ли?..
Хотелось резко одернуть, чтобы не забывался, не лез, куда не просят… Но пересилил себя, сдержал эту вспышку гнева. Тем более сам же разрешил: говори, мол, без утайки, открой, что тебя смущает.
– Скажу еще раз: умен ты, Иване! – медленно произнес гетман. – И я доверяю тебе… Вот только, не прогневайся, есть вещи, которые пока не для тебя. И не для полковников моих… Может, когда-то и открою. А зараз не время! Ты верь мне, изгони сомнения, гетман твой знает, что делает. И – составляй лист государю московскому, как я велел. Да со всем тщанием!
Глава 30
Пани Катарина, облегчившая душу, будто на исповеди, почувствовала себя гораздо спокойнее. Ведь борьба с дьявольскими кознями, какие бы формы они ни принимали, в первую очередь дело святых отцов. Рассказала все ксендзу, дальше – его заботы… Что могла, она сделала, совесть чиста.
И, ощущая настоятельную потребность уже в другом облегчении, пани решительно зашагала в ту сторону придорожных зарослей, куда тянулись женщины – с напускным безразличием, старательно делая вид, будто их интересует только прогулка, да еще полевые цветы, которые не успели вытоптать. Краем глаза она видела, как хмурый ксендз Микульский направляется к тем же зарослям, но держась другой стороны, в компании множества мужчин. И снова похвалила себя: как хорошо, что теперь голова будет болеть не у нее!
В следующую секунду ошеломленная пани Катарина поняла, что рано радовалась…
Потенциальная ведьма спокойно шествовала вдоль лесной тропинки бок о бок с ее Агнешкой! И о чем-то с ней беседовала. Судя по довольному лицу доченьки (улыбка хорошо была видна даже издалека), Агнешка уже крепко попалась в ее сети…
Сердце у бедной пани на несколько мгновений замерло, а потом словно провалилось в ледяную бездну.
Отпустив писаря, Хмельницкий буквально места себе не находил, раздраженно метался взад-вперед. Тяжесть ответственности, павшей на его плечи, тревожные известия о кровавом буйстве восставшего поспольства, потаенные угрызения совести и неопределенность – все это смешалось, доводило до исступления, которое он вынужден был скрывать от своих людей. Они должны видеть гетмана бодрым, уверенным, крепко держащим власть в своих руках.
Лишь наедине с собою Богдан мог позволить сбросить личину. И заодно с беспощадной откровенностью почувствовать бремя прожитых лет. Все-таки давно не юноша, перешагнул полувековой рубеж. В былые годы мог бы уже считаться почтенным старцем…
Конечно, он все еще крепок телом. В сабельном бою не уступит иному молодому, да и в амурных делах… Гетман мысленно усмехнулся, торопливо перекрестившись на икону. Ну, слаб человек, грешен… Как ему устоять от искушения? Тем более он давно уже без жены…
И снова в долю секунды им овладела ярость. Хоть Елена и не была ему венчанной женой, хоть сожительство их было, как тут ни крути, самым настоящим блудом… он любил ее – страстно, безумно, со всем необузданным пылом простого грубого казака, и в то же время проявлял к ней трогательную деликатность. Именно это сочетание столь несхожих качеств и покорило некогда Елену, сломило ее сопротивление…
