деревьев расстелена большая скатерть, уставленная яствами. Он в простой домашней одежде сидит прямо на земле, пьёт густое парное молоко. Напротив, почему-то в славянском сарафане, – Ольмо. Вкусно хрустит большим сочным яблоком, дразнясь, время от времени показывает ему розовый язычок. Совсем как обычная девушка.
– Это ты?
– Вкусные у вас плоды. У нас подобных нет.
– Ты молока попробуй – вот где сладость истинная.
Налила себе из большой крынки, глотнула, носик сморщила:
– Фу!
– Это с непривычки. А мне – вкусно!
Снова глотнула, распробовала. Потом назад чуть откинулась, на ладошки оперлась, голову запрокинула в венке из трав полевых, улыбается, лукаво косится.
– Что?
– Ничего. Просто не думала, что всё таким может быть. Мне нравится. И ты не сердишься…
– А с чего на тебя сердиться? Чай, не муж я тебе, не брат, не родственник.
– Будешь.
– Опять начинаешь?
– Ну-ну, успокойся. Не злись раньше времени.
Снова молока отпил, действительно стал опять наполняться добродушием.
– Не обидишься, коли спрошу?
– А отвечать честно? Без утайки?
– Мы же спим? Спим. Так чего нам стесняться?
– Тогда спрашивай.
– Почему ты так за меня выйти замуж хочешь?
Улыбка с лица так и не ушла, только ещё краше стала.
– А полюбился ты мне. Сразу. Вижу, что муж ты серьёзный и честный, на других заглядываться не будешь и с уважением ко мне отнесёшься…
И видит Добрыня вдруг себя в ином месте: восседает он на троне резном в неведомом ему каменном здании. Одежда на нём белая, перьями драгоценными изукрашенная да каменьями дорогими. И тысячи людей ему поклоны бьют и ниц валятся. На голове князя – убор из перьев, как у воинов, что Маму сопровождали, только ещё краше, ещё гуще и больше. А она сама сидит в драгоценном наряде, нефритом украшенном и золотыми нитями, в короне золотой высокой и улыбается довольно… Рядом – двое детей стоят, мальчик и девочка, погодки. Шесть и пять лет. Серьёзные не по годам, также в одеждах бесценных и смотрят так… пронизывающе…
– Где это я?
– У тебя я в гостях побывала. Теперь ты у меня, в Куско. Столице новой державы нашей совместной.
Нахмурился князь, а она сразу заметила:
– Что? Иль не по нраву?
Показал на склонившиеся спины людей перед собой:
– Они – рабы. А мне это по духу противно.
– Они – всего лишь простые люди. А мы с тобой – правители.
И глаза затягивают его внутрь, тянут куда-то далеко, и тает воля, тает под её взором колдовским, уже не хочется спорить, пусть будет так, как она пожелает… Но падает рука на меч, и со всего маху вылетает, словно удар дятла, дерево долбящего, стальное жало, вонзается перед князем в землю, и сразу становится легче – они вновь на поле славов под берёзой сидят, и улыбки уж нет на тонком, красивом лице, лишь отчаяние и злоба. К нему.
– Я же муж твой, так чего ты творишь?
Она вдруг злобно смеётся:
– Муж?! Ты всего лишь кукла в моих руках, слав!
– Кукла?
Опираясь на сталь, поднимается князь с земли, с трудом. Но встаёт на ноги. Делает первый шаг к ней, второй, замахивается мечом, но Ольмо не боится и даже не пытается прикрыться рукой. Наоборот, на её личике злоба исчезает, сменяясь
