волчьим взглядом, словно приготовился к чему-то плохому.
– Всё, Дэлл. Попрощаемся.
Не стала ходить вокруг да около – незачем. Изо рта вырывались облачка пара, руки тряслись от холода.
Мужчина напротив меня застыл, замер, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. Вот только мне было не до слов.
– Молчи. Не хочу долгих прощаний и красивой лжи напоследок. – Какое-то время я смотрела на тлеющий кончик его сигареты, чувствуя приближение конца. Поезд давно сошел с горы и теперь в замедленном действии приближался ко дну оврага. Глубоко вдохнула обжегший холодом воздух. Кое-как заставила себя продолжить: – Сейчас ты возьмешь нож и уедешь. Как там, ты говорил, должны звучать слова?
Его руки тоже дрожат, или кажется? Я грустно усмехнулась.
– Я отдаю его тебе по доброй воле, без принуждения. Все, ты больше не раб, ты свободен.
Аккуратно разжала его пальцы и вложила в них рукоять. Принудительно сомкнула и чуть задержалась, убирая руку, позволила себе напоследок ощутить тепло его кожи. Те самые пальцы, что когда-то показывали мне, как мастерить бомбы…
– Мне было хорошо. Надеюсь, тебе тоже. Хоть иногда.
Дэлл медленно опустил голову и закрыл глаза, потер лоб, словно его накрыл приступ боли. Затем поднял лицо и посмотрел в сторону. Затянулся так глубоко, что истлело сразу полсигареты. А затем взглянул на меня.
И было в этом взгляде все: и горечь, и немой упрек (за что?), и нежность, и покрытая привкусом горечи благодарность. И отражение тихого «прости», и миллионы вариантов, которые могли бы случиться, но не случились, потому что для того, чтобы идти по одной дороге, люди должны держаться за руки. А мы все боялись… боялись сблизиться слишком сильно.
Зря боялись.
А теперь поздно.
Меня колотило.
– Езжай. Пусть у тебя всё получится.
Он вздрогнул, разомкнул губы, и я моментально испугалась всего, что они могут исторгнуть. Прижала к ним палец и покачала головой, стараясь сдержать слезы. Улыбнулась. Пусть он видит мою любовь сейчас, когда ее так много, когда она льется через край, несмотря на боль.
– Молчи, милый. Не надо… – Долго смотрела в подернутые дымкой отчаяния глаза. – Слишком быстро, да? Пусть так… Пусть лучше так. У меня всё будет хорошо, ты не переживай. Я сменю работу, я обещала. А ты пообещай, что будешь счастлив, ладно? Кивни… Кивни!
Его лицо застыло, словно каменное. Голова не двигалась, лишь притаился во взгляде глубокий упрек, настолько тяжелый и болезненный, что хотелось за что-то попросить прощения. Неважно за что, лишь бы унять чувство раскаяния за все гипотетические ошибки прошлого и будущего.
– Кивни! – выкрикнула я хрипло, забыв о том, что на дворе глубокая ночь, и о том, что нож уже отдан, а значит, я не вправе приказывать.
И все же он кивнул. Медленно. И очень неохотно.
– Хорошо… – прошептала и отступила на шаг. – Всё, а теперь уезжай.
И развернулась, чтобы не видеть, как хлопнет дверца, как лягут на руль ладони, как «Неофар» навсегда покинет застывший в проклятой ночи двор.
Он остановил машину у перекрестка и какое-то время просто сидел, глядя на мигающий желтым светофор.
Равномерные вспышки и угасания. Пульс прекратившего биться сердца. Безмолвно застыл на пассажирском сиденье, прижавшись к спинке, тяжелый военный нож. Вспыхивали, отражая бледно-желтый пульс, цифры – телефонный номер над поверхностью. Никто по нему более не позвонит…
Притих на углу магазинчик. Над светящимися дверьми застыла вывеска: «Островок».
Дэлл посмотрел на нее и не удержался – со всей силы ударил по рулю. Жалобно вскрикнул клаксон, встрепенулись спавшие на крыше голуби, заметались над проводами и антеннами. Отклонился, чтобы посмотреть в окно, заспанный продавец.
