дверь, во-вторых – мертвого господина Келлара. Отсутствие госпожи Келлар выявили уже ворвавшиеся на крики экономки агенты Сидды, с вечера дежурившие у дома. Эти же агенты клятвенно уверяли после, что помимо хозяев за время наблюдения в жилище никто не входил и наружу, соответственно, не выходил.
Дело попахивало… нет, буквально смердело магией!
Но работавшие на управление одаренные каждый уголок в доме обшарили и ничего заслуживающего внимания не нашли.
– Послушай, что они пишут, Мардж, – бурчал недовольно Сидда, разбирая принесенные госпожой Марджори бумаги. – Предварительно причина смерти Келлара – сердечный приступ. Это у этого-то борова приступ? Чушь! Вещи… Вещи она собрала – это еще мои ребята заметили. Значит, собиралась куда-то – и дураку ясно… А куда? На полу в спальне – лужа мыльной воды. Не растворилась же она?
Из всей невнятной писанины явно следовало одно: место очередного преступления тщательно зачистили, и одной лишь мыльной водой не обошлось.
Дальше – хуже.
Стоило Бейнлафу подумать, что тут должны разбираться маги более компетентные, нежели те, что имелись у него в подчинении, как эти самые компетентные лично пожаловали и заявили, что забирают это дело, поскольку в нем определенно замешаны одаренные, а паршивыми овцами в своем стаде они занимаются лично… В точности так и сказали, да! Овчарки!
Еще и предписание Сидде оставили, согласованное заранее с его столичным начальством. Дескать, если его агентам станет известно о местонахождении новоиспеченной вдовы Келлар, в контакт с данной особой не вступать, попыток задержания не предпринимать, а тут же сообщить в представительство ВРО.
Дожили. Маги уже контрразведкой командуют!
Из всех ниточек Сидде только одна осталась. Девчонка. Но та пока молчала.
Ну да ничего, всего только день прошел. Вот посидит подольше на тюремной баланде…
В первую же ночь в тюрьме Эби ограбили.
Не позарились ни на измазанное копотью и кровью платье, ни на туфли, безнадежно испорченные во время ползания по полу горящей лаборатории, ни на дешевенькие, когда-то дедом подаренные серьги. Проснувшись поутру от стука жестяной кружки по решетке, девушка сразу и не поняла, что случилось, и не придала значения тому, какой легкой стала вдруг голова, из которой еще не выветрился туман забытья и дым давешнего пожара. Встала. Потопталась на месте, разминая затекшие от неудобного спанья ноги: уснула она, сидя на полу в углу камеры, лицом уткнувшись в согнутые колени, отчего на лбу и щеках остались полосы-вмятины. Эби ощупала эти вмятины кончиками пальцев. Кожа занемела, как на руках, так и на лице, и оттого девушке казалось, что она прикасается к кому-то другому. Или кто-то другой прикасается к ней. Странно, но приятно. Словно она не одна здесь, среди шлюх и воровок. Пальцы стали влажными. Точнее, сначала щеки, а затем и пальцы, и чтобы стереть ненужную эту сырость, Эби запустила их в волосы. И только поймав обрезанную на уровне подбородка прядь, заметила насмешливые взгляды и оскаленные в ухмылке гнилые зубы соседок…
…И усмехнулась в ответ.
Подумаешь, волосы. Сколько за них выручишь? Даже за такую богатую косу? А у Эби скоро новая будет, волосы у нее быстро отрастают…
Дверь отворилась. Женщины вокруг притихли, а после загалдели еще громче, обступив принесенное охранником ведро с водой и корзину с пресными лепешками.
Эби не торопилась. Есть она не хотела, только пить. Дождалась, пока опустеет корзина и арестантки разбредутся по сторонам, жуя тюремное угощение. Подошла, взяла кружку, из которой пили до нее сокамерницы… И отшвырнула брезгливо. Зачерпнула воду ладонями прямо из ведра – руки, хоть и грязные, но свои. Попила немного. Умылась.
– Эй! Ты чего это вытворяешь?! – подскочила к ней тощая, не первой молодости тетка. – Не одна тут!
Она похожа была на ту, другую. На «воблу». Задиралась без причин и шило, наверное, так же прятала в складках цветастого платья.
– Одна, – коротко ответила ей Эби.
Оторвала от нижней юбки лоскут. В ведро макать не стала, слила немного, чтобы намочить. Обтерла шею.
– Глядите-ка, какая чистюля выискалась! – рассвирепела арестантка. – Я тебя сейчас умою!
Она замахнулась, но Эби ударила первой.
Как Курт учил когда-то: кулаком в бок, где печень. Или почки. Или еще какой-нибудь ливер – она не помнила.
Старая потаскуха замерла с открытым ртом, глотнула воздуха и с сипением согнулась пополам. Заскулила по-собачьи… И вдруг
