– Притупляет сознание, – повторил Джек.
Эби раздражала эта его манера повторять за каждым. Как только сумел с доктором договориться? А тот и не испугался еще. Эбигейл точно испугалась бы, явись к ней кто-нибудь, с головы до ног укутанный в плащ, в надвинутой на глаза шляпе и с обмотанным шарфом лицом… Хотя в Освине и пострашнее народ попадался…
– Так и есть, – кивнул доктор, глядя куда-то мимо Джека. – Притупляет… И боль…
– Боль притупляет. Сознание притупляет, – что попугай заладил механический человек. – Боли нет, но и сознания тоже… Опиум…
– Опиум, – подтвердил толстяк.
Эби не отказалась бы от этой волшебной настойки. Боль уже сводила с ума…
– Нет, – сказал Джек четко. – Никакого опиума.
– Почему? – прохрипела она ошарашенно. – Я…
– Никакого. Опиума.
Он подошел к доктору и чуть ли не за шкирку поднял того с табурета.
– Уходите.
– Но вы… заплатить же…
Джек отпустил человека, запустил руку в карман плаща и вынул один рейл. Посмотрел на него и вместо того, чтобы отдать доктору, просто кинул монету ему под ноги.
– Уходите.
– Это как знаете… сами решайте… – пропыхтел толстяк, наклоняясь за откатившимся к стене рейлом. – Хуже станет девице вашей… на себя пеняйте…
Эбигейл хотела сказать ему, чтобы не уходил, и если надо прокол делать – пусть делает и опиум несет, но подавилась сухим удушливым кашлем, а доктор тем временем уже вышел за дверь. И рейл унес. Целый рейл только за то, что он ее пощупал!
– Опиум – это плохо, – сказал Джек, едва она открыла рот, чтобы высказать ему, какой он болван, безмозглый и бесчувственный. – Нельзя.
Сел на табурет и надолго умолк, не реагируя на обращения. Если бы время от времени не вскидывал резко голову и не вертел ею из стороны в сторону, чтобы опять затихнуть на несколько минут, можно было бы подумать, что отключился. Но что-то там в его шестеренках точно замкнуло…
Только у Эби не осталось сил размышлять об этом. Боль расползлась по всему телу, дыхание сделалось таким горячим, что обжигало губы. Вода, казалось, высыхала во рту прежде, чем доходила до горла… А Джек встал и ушел. Просто ушел, ничего ей не сказав, и не чувствуй она себя так плохо, волновалась бы…
– Лежишь? – заглянула в комнату какая-то женщина. – Лежи-лежи.
Девушка попыталась разглядеть вошедшую, но та плавала в заполнившем комнату тумане, и лишь на миг выглядывало то розовое пятно лица неопределенного возраста, то рука с каким-то свертком…
Сверток она бросила Эби на грудь и потрогала кончиками пальцев лоб.
– Ох ты ж! Хоть блины пеки… Давай-ка я тебе сразу порошок разведу, доктор сказал, поможет.
– Кто? – прошептала Эбигейл спекшимися губами.
– Доктор, что к тебе приходил. Вот, лекарства велел передать. Сказал, уплачено за все.
Женщина, по всему, бывшая то ли работницей здесь, то ли родственницей хозяину, растеребила бумажный пакет, и Эби сладко зажмурилась: детством запахло, травами, отцовской аптекой…
– Ты пей, не бойся, – приговаривала незнакомка, подсовывая ей под нос кружку. – Наш доктор плохого не присоветует. Он прежде военным хирургом был. Говорили, людей наново сшивал… А теперь у нас. Тоже при деле. Народец тут простой, не изнеженный, но тоже болеем, бывает. И зубы драть он мастер, да и девицы к нему, случается, бегают, что наши, что освинские…
– Зачем? – спросила Эби, кривясь от горького питья.
– А то не знаешь… Не знаешь? Ну-ну… Откуда ж ты взялась такая незнающая?
– Из Гринслея, – ответила девушка, не задумываясь. Видно, травами навеяло.
– Далеко тебя занесло. Чай, за хорошей жизнью приехала? Или за мужиком? Суровый он у тебя… И рука, как погляжу, тяжелая.
Рука у Джека была тяжелая. Стальная. Но незнакомая женщина говорила о другом, и Эби не сразу поняла, о чем именно. А
