небо. Потом, когда прошла целая вечность, я повернулся к Эшли и увидел, что снег под ней покраснел.
Я не отважился встать, склон был крут, а на снегу легко поскользнуться. Я подполз к Эшли, как морпех на полосе препятствий с колючей проволокой.
– Ничего личного, Эшли, мне пришлось это сделать, – шепнул я ей на ухо, пока расстегивал комбинезон.
Пуля прошла между ребрами слева. Похоже, я задел легкое. Я старался не смотреть, но все равно – клянусь, не нарочно – заметил, что лифчик у Эшли розовый.
Потом я докопался до промерзшей земли и тер о нее ладонью, пока не открылась рана.
Я прижал ладонь к боку Эшли и зашептал в ее покрасневшее от холода ухо:
– Именем Михаила, князя света, приказываю тебе, Эшли, исцелись. Исцелись, Эшли…
Сердце нагнетало кровь в рваную рану на ладони и в тело Эшли.
«Дар… но не богатство».
Эшли открыла глаза и сказала четко и громко:
– Ты дебил, в голове не укладывается, что ты в меня выстрелил.
02:17:16:44
Небо начало темнеть, проклюнулись первые звезды, а температура упала градусов на десять. Эшли опустилась на землю и привалилась к стволу дерева.
– Больше не могу… – срывающимся голосом сообщила она. – Надо передохнуть.
Меня это устраивало. Мы шли вдоль хребта уже не один час, старались держаться ближе к лесу и останавливались только поесть снега и прислушаться, нет ли погони. Снега было вдоволь, а погони не было, хотя один раз я услышал вертолет. Он тарахтел где-то южнее нас, со стороны базы.
– Зачем ты в меня выстрелил? – спросила Эшли.
– Если бы я пальнул в него, он застрелил бы тебя. А если ни в кого, то он убил бы обоих. Нуэве решил, что у меня только два варианта: либо выстрелить в него, либо нет. Поэтому я выбрал тебя. Он думал, что я сделаю «зиг», а я сделал «заг».
– Ты называешь это «заг»?
– Но ведь сработало?
Эшли не ответила, она сидела и дула на руки. Пальцы у нее стали ярко-красными. У нас не было ни курток, ни перчаток, впереди – ночь с температурой ниже точки замерзания. Мой зигзаг еще мог нас прикончить.
Я начал расшнуровывать ботинок.
– Что ты делаешь? – спросила Эшли.
– Видел такое по телевизору, – отозвался я. – Берешь палочку, делаешь смычок из шнурка и трешь о дерево, пока от трения не появится огонь. Мы должны развести костер, Эшли.
– Еще можно написать на снегу огромными буквами: «Мы здесь!»
– Помирай от переохлаждения, если не нравится.
Эшли встала и направилась в лес. Я хотел пойти за ней, но наступил на шнурок и упал ничком, а когда поднял голову, увидел, что Эшли стоит на коленях и разрывает снег. Она рыла быстро, как собака, которая откапывает кость. Снег летел во все стороны.
Я завязал шнурок и подошел к ней.
– Что делаешь?
– Пещеру. Будет быстрее, если поможешь.
Я встал рядом с ней на колени, и вместе мы вырыли нору на двоих. Эшли каждые несколько минут приказывала остановиться, но не для отдыха, а чтобы не вспотеть. На таком морозе пот замерзнет, и ты превратишься в ледяную статую. В каждом жесте Эшли, в каждом ее слове, «быстрее» или «глубже», сквозила злость. Я не понимал, за что она на меня злится, хотя причиной могла быть ситуация в целом. Понятное дело, я всадил в нее пулю, но она, как оперативник АМПНА в отставке, должна была понимать теорию «зигзага». Главное, что надо понять о девушках, это то, что их понять невозможно. С девушками всегда трудно. Понять, в чем трудность, можно, а девушку – никогда.
Через полчаса работы мы забрались в пещеру. Она получилась узкой, только-только на двоих, и больше напоминала траншею или шахту. Мы лежали на боку лицом друг к другу, стуча зубами и страдая от боли в перетрудившихся мышцах. Эшли, эта белокурая девушка с нежной кожей и глазами цвета неба, придвинулась ближе ко мне и обняла.
– Мы должны сохранять тепло н-наших… т-т-тел, – дрожащим голосом проговорила она.
