мы вполне столковались, да. В засаде не подерешься и не поскандалишь. Шепотом только и выяснять отношения.
Выяснили все же, что стрелец недоверчивый решил присмотреть за новичком, а новичок — за порядком, и уже вдвоем свалились на голову неудачливому конюху, той ночью решившему продолжить вредительскую деятельность.
Как орали мы на него, хором, всю дворню подняли. А была глухая звездная ночь, крики далеко разносило.
И князя разбудили. Ох как он был зол! Плетей выделил всем, кого заметил, а несчастного конюха едва разом в петлю не отправил…
Помню…
— А был ли он одиночкой, мой князь? — смиренно опустив глаза, проговорил сотник.
Я подхватил:
— Конечно же наша вина, шум подняли. — Опустившись на колено, выдохнул: — Поспрашиваем в холодной, но сообщники могли и сбежать уже.
— Вот и поспрашивайте, оба разом! И поуспешнее, а не то я вам тоже… плетей! — зло рыкнул князь, развернулся и скрылся в тереме.
Меня же будто несло вдохновение, безо всяких подсказок я знал, что сказать, будто чувствовал, как затронуть незнакомую душу, как пробиться через недоверие.
— Повинуюсь, мой князь.
Сотник посмотрел на меня, я — на него. И встал.
— Инициатива наказуема, да, — пробормотал я, потирая ногу. И протянул руку высокому синеглазому мужчине в расхристанном синем кафтане, сотнику: — Лад, конюший.
— Лис, сотник второй очереди.
— Тебе подходит, рыжий, да.
Толпа дворни начала рассасываться, в круге света от углового фонаря, безбожно чадящего под карнизом конюшен, оставались только невезучий лазутчик да пара заспанных стражников, его державших.
Не сговариваясь, мы подшагнули ближе, перехватывая расхристанного парня, потащили в ворота. Лис прихватил со створки старую уздечку, на ходу перекручивая тому запястья.
Я же, шагая рядом, тихо, поучающим таким голосом вещал:
— Ты за что невинных тварей изводишь? Ежели тебе князь не по нраву, ему и говори, а кони-то не виноваты в том, кто их хозяин. Вот закончит с тобой господин сотник, так придется тебе всех, кого ты поранить успел, обиходить как следует. Ты ж, паразит, и копытной гнили подсыпал в кормушки, я посмотрел. В дегте бы тебя извалять и в перьях…
Невольный напарник косился удивленно, но меня несло:
— А может, ты из чистых и искренних вредительских целей? Или мелочен, злопамятен на обиды? Чем же тебе каурый и рыжая, да еще и тот, что в яблоках, навредили? Животинки послушные, ласковые… Хотя, может, и подальше стоит поискать. Вдруг тебя-то вовсе наняли, чтобы покалечить князя… а то и что похуже. Тут, каким бы умелым всадником не был, если лошадь понесла, насмерть разбиться можно.
Мимоходом погладив по шелковистой морде черного жеребца, нагло скалящегося из денника, я укоризненно глянул на конюха.
Сотник усмехнулся, тряхнул того за грудки. Затрещала рубаха.
— Рассказывай, малой, а не то…
Я устало прислонился к столбу опоры. Знакомые запахи убаюкивали, а частая скороговорка пойманного вредителя все отдалялась и отдалялась. Будто в колодец проваливаюсь.
Было тепло…
А побратались мы ранней весной, на пепелище приграничной крепости, окруженные полусотней выживших дружинников захолустного гарнизона.
Это был день крови, день огня и жестокой сечи, и почему-то закономерным продолжением показалось, стоя на еще дымящихся, шипящих угольях, соединить окровавленные ладони, принимая не озвученное предложение. Теперь и всегда, спиной к спине, рядом, братья.
Глаза в глаза, казалось, навсегда. Но не так уж надолго, увы.
