– Манефа?! Да как ты посмела…
Сжавшись и всем своим видом отображая полную покорность судьбе, опальная служанка осмелилась напомнить госпоже о времени. Та, в свою очередь, глянула за окно в вечерние сумерки, коротко охнула и вскочила на ноги, тут же даровав челядинке свою милость, а вместе с ней и полное прощение.
– Все ли приуготовили?
– Как есть все, матушка-боярыня.
Вылетев живым вихрем в смежные покои (и совершенно позабыв про снятые полусапожки), босоногая красавица тут же принялась все торопливо проверять:
– Не сильно ли горяча вода?
Сунув ладонь в громадную дубовую лохань, боярыня Евдокия Фоминишна лично убедилась – водичка в самый раз. Вылила в нее поочередно содержимое трех скляниц и размешала (отчего по мыльне потек легкий аромат луговых трав), затем оценила мягкость рушников и чистоту льняных простынок, и… И все, больше ничего не успела – в покои быстро просочился взбудораженный чем-то супруг. Махнул повелительно ближней дворне, чтобы немедля убиралась прочь, мимоходом заглянул в Опочивальню и – взял благоверную в плен своих объятий.
– Люблю тебя, люблю больше жизни…
Запечатав удивленные уста длинным и на диво нежным поцелуем, напоследок Петр Лукич чувствительно тиснул любимую жену ниже пояса и вышел прочь, всего за несколько мгновений до прихода смертельно уставшего великого князя. Живое серебро его волос выцвело едва ли не в седину, лицо заметно осунулось и побледнело, и лишь сапфиры глаз светились каким-то мрачным удовлетворением.
– Господин мой!
Всплеснув руками и моментально позабыв о муже с его неприличными нежностями, Авдотья закружилась вокруг своего соколика, помогая ему избавиться от коронационных одеяний, тяжеленных и почти негнущихся из-за обильного золотого шитья и частой россыпи драгоценных камней. Затем едва ли не бегом метнулась в Опочивальню за небольшой шкатулкой, чьи внутренности были оклеены толстыми пластинами янтаря и хранили в себе исключительно опасный предмет – рубиновые четки государя Димитрия Иоанновича.
– Прими, господин мой.
Донельзя уставший властитель, кое-как забравшийся в исходящую травянистым парком воду, нехотя приоткрыл веки.
Бульк!..
Вывалившись из янтарного нутра шкатулки, багряно-темные бусины чуть плеснули брызгами и без малейшего промедления осели на подставленной ладони. Минута, другая и как-то незаметно ушли тени под глазами, а на бледные, еще не знавшие касания бритвенного лезвия щеки вернулся легкий румянец. Да и длинные пряди волос вроде бы стали чуть-чуть отдавать живым серебром…
– Ф-фух!..
Фыркнув от попавшей на нос воды, государь всея Литвы довольно бодро сел в лохани. Зевнул, небрежно выкинул кроваво- красные четки на стоящую неподалеку лавку и оглушил свою челядинку всего одной короткой фразой:
– Ты непраздна.
Бултых!..
С интересом проследив за шлепнувшейся в воду скляницей с жидким мылом (к счастью, закрытой), юноша уточнил:
– Две седмицы; кто народится, пока не вижу.
Стянув с десницы крупный перстень-печатку с Фениксом, семнадцатилетний Рюрикович отправил его вслед за четками, невольно заплескав брызгами пол.
– Отныне тебе запрещено пробовать мою еду, а также касаться моих одеяний и постели голыми руками. Вскоре ко мне прибудет Домна. Ненадолго. Ты уедешь с ней.
– Я… Господин мой, но кто же досмотрит тебя, кто обиходит? Быть может, мне все же?..
Подтянув склянку поближе, хозяин Большого дворца достал ее из воды и поставил на бортик дубовой купели, не вслушиваясь в слабые женские протесты:
– Нет. Вместо тебя будет Хорошава.
Запнувшись, разом обрадованная и растерянная боярыня (понятно теперь, отчего это у нее так скакало настроение!) все же собралась с силами для новых возражений – вот только озвучить их толком и не успела, вновь получив категорический отказ.
