Островитянка попыталась прижаться к его плечу, и Йарра, досадливо поморщившись, запустил руку в ее волосы, удержал.
— Мэй-Лин, иди спать.
— Я не могу спать без моего господина, — прошептала женщина. — Не могу спать, не могу есть, все мои мысли только о вас… Позвольте мне остаться!
— Уходи, — оттолкнул ее граф. — Одевайся и уходи.
— Это все из-за нее, господин? Из-за леди Орейо, которую вы привезли с собой? — заглянула ему в глаза Мэй-Лин. — Но она же не любит вас! Вы ей безразличны, это все видят! Вы не нужны ей!..
— Замолчи, — рыкнул Раду. — Не заставляй меня пожалеть, что я купил тебя!
— Я умею все, что вы любите, я знаю, что вам нравится, господин! Я помогу вам забыть ее! Эта лизарийка просто недостойна вас!
Женщина вскрикнула, когда он схватил ее за локоть и вытолкнул в обеденный зал, выбросил кимоно.
— Сделай так, чтоб я тебя не видел, или вернешься к отчиму.
На ладонях остался запах жасмина. Раду тщательно вымыл руки, лег, наматывая на кулак шелковую ленту, пахнущую вербеной, — это успокаивало. После нескольких месяцев в море потолок раскачивался, как если бы граф лежал в гамаке, и Раду быстро уснул. Снилась Лира — смешной хомяк, набивший рот суши, и еще не решивший, проглотить или выплюнуть. Сверху сыпались лепестки абрикоса.
К приему Протектора меня готовили, как праздничного каплуна. Скребли, скоблили, чистили, мариновали в какой-то гадости, смывали ее травяными жгутами — я так Ворону растирала после галопа, обмазали лицо и шею пажитником, а волосы — маслом жожоба и смесью корицы и меда; служанки массировали меня, терли, споласкивали, полировали, и при этом ни на секунду не замолкали, чирикая на своем языке, какая у меня замечательная кожа, как безответственно я ее изуродовала загаром и что-то о несчастных цветах,[43] пока я не велела им заткнуться.
— Вы знать тирокко, госпожа?
— Как видишь.
— Простите…
Настроение было отвратительным. Эдакая веселая злость, когда хочется язвить и говорить гадости, еще лучше — с улыбкой что-нибудь разбить, в идеале — о чью-нибудь голову. Йарры, например. Или Тимара. Или Сэли — не знаю пока за что, но обязательно придумаю. Вот такие у меня с утра неприличествующие леди желания.
Но мужчин не было, были служанки, срываться на которых — мелко и низко. После окрика они и так на цыпочках ходили и, кажется, даже дышали через раз.
— Госпожа, встаньте, пожалуйста…
Я поднялась из травяной ванны, и меня окатили теплой водой, а потом запихнули в чан с — не поверите — молоком. Только не козьим, которое любила Галия, а ослиным. Мягким тампоном стерли пажитник, нанесли увлажняющий крем, отмыли волосы от меда и масла, ополоснули их разведенным лимонным соком, чтобы блестели. Потом я, завернутая в банную простыню, грелась на солнце, а служанки, щелкая ножницами, осторожно срезали посекшиеся кончики.
Разложенный на кровати наряд в точности соответствовал вкусам Его Сиятельства: плотный оливковый шелк, скромный вырез, аккуратный воротничок и едва заметная золотая вышивка по подолу, а под платьем — тончайшее безобразие сорочки, нижних юбок и коротких, куда более коротких, чем требуют приличия, кружевных панталон. И чулки с подвязками чуть выше колена.
Кукла. Пухлые щечки, розовые губки, сияющая после отбеливания кожа, перевитые лентами золотые косы — ярмарочные крендели по бокам головы. Тонкие пальчики вцепились в веер — но это от волнения. Леди Лорда-Адмирала не положено мечтать вбить чертов веер адмиралу в глотку.
— Господин ждет вас…
— Передай, я сейчас спущусь.
Ревновать Йарру глупо. И унизительно. Доверять ему — глупо вдвойне, сколько раз ведь уже обжигалась! Правильно Тим говорит, ничему меня жизнь не учит. Для графа важны только его собственные желания, на остальное — и остальных — ему наплевать. Значит, мне плевать на него. Есть Его Сиятельство Раду Виоре, и есть шильда Лира. Есть флер, и есть поводок. Есть уроки графа, желающего меня использовать, и есть карта на стене: Джун-Джун, Мабуту, Араас, Оазисы — когда-нибудь я
