единственной ночки он практически исчезнет. – Чейз невесело хохотнула. – Когда она наконец его разыскала и выяснила, что он такой… скажем так: она разразилась отборной руганью.
Чейз думала, стоит ли рассказывать Ритц, какое лицо было у Дженис, когда она увидела Торна на экране телевизора: он во всеуслышание подтвердил, что сбросил атомную бомбу на Филиппины.
– Расскажи мне про своего отца, – сказала Ритц.
– Нечего рассказывать. Я виделась с ним только один раз – летом, когда мне было двенадцать, а с тех пор не встречалась. Это он решил поменять мне фамилию на материнскую – и это стало самым ярким проявлением его родительских чувств.
– Потому что у твоего отца плохая репутация. – Ритц щелкнула ручкой. – Он хотел помочь тебе этого избежать.
– Психичка, это у меня плохая репутация. У моего отца – количество трупов.
– Интересно. – Она сдвинула очки в тонкой металлической оправе на макушку. – Почему бы нам не поговорить про твою репутацию?
Стул Чейз был еще теплым от попы Тэннера.
– Тэннер нажаловался?
– А на что, по-твоему, он мог жаловаться?
– Мне он нравился. А потом разонравился. Он воспринял это не слишком хорошо.
Чейз закинула ногу на ногу. Сняла обратно. Подтянула ноги под себя.
– И такое было еще с несколькими мальчиками. Как минимум с четырьмя, насколько я знаю.
– Не забудьте еще и девочку, – наполовину в шутку сказала Чейз. – Любопытство и все такое. – Ритц сурово нахмурилась, и Чейз почувствовала демаркационную линию, отмечавшую опасную территорию. – Вы изучаете закономерности моей любовной жизни?
– А ты видишь некую закономерность? – спросила Ритц. Чейз призналась Тристану в этом, но совершенно не собиралась так откровенничать с Ритц. – Ты испытывала какую-то глубинную связь с мальчиками – с теми, с кем сближалась?
Чейз передернуло. «Близость» было тем словом, которое взрослые использовали, чтобы она почувствовала себя виноватой.
– Я говорю: «Поцелуй меня». Он меня целует. Вот и вся глубина. И я только целуюсь, что бы ни говорил Бунтарь. Я не страхолюдная. – Лицо у Психичка от этого слова стало странным. – Я обжимаюсь, чтобы развеять тяжелые мысли и…
Она поспешно заткнулась.
– Значит, дело в желании уйти от действительности, – подхватила Ритц. Чейз была страшно зла на то, что так близко подлетела к цели. – И ты чувствуешь себя виноватой, что причинила этим мальчикам боль. Это хорошо. Это – груз привязанности.
Чейз открыла рот, собираясь сказать, что нисколько к ним не привязана, но получилось у нее совсем другое.
– Я невнимательная.
– К тем, с кем встречаешься?
Чейз совершенно не хотелось это обсуждать, но выхода не было.
– Я не встречаюсь. Я подбираюсь к кому-то. Смотрю, нравлюсь ли я ему. А потом, когда у меня чувство меняется, ухожу своей дорогой. Это нормальное подростковое.
Психиатр поморщилась.
– У подростков нет ничего нормального. Это я за время работы здесь поняла.
Чейз потерла щеки и поменяла тактику.
– Знаете, что мне нужно? Улететь. – У Ритц округлились глаза. – Я не о наркотиках. Мне нужно подняться в воздух. Это… дает мне направление. Я не поднималась в небо с незваного визита канадцев.
– Нам следует обсудить появление этих новых людей в академии. Что ты в связи с этим чувствуешь?
– Чувствую, что они здесь, – ответила Чейз. – И сочувствую им в том, что они потеряли свою академию. Если бы такое случилось со мной…
Казалось, Ритц это обрадовало.
– Академия очень похожа на семью, и появление этой команды все изменило. Как будто кто-то из родителей завел новую семью или еще одного ребенка.
– Сравнение стоило бы поменять, – сказала Чейз. – У меня нет родителей.
Психиатр близоруко сощурилась на личное дело Чейз.
– У тебя есть родители. Твоя мать…
– О нет! Дженис – мать, но не родитель. В один из моих первых приходов сюда вы сказали: «Чтобы стать матерью, рожаешь, а
