– Похоже, что тебе никому нельзя доверять.
– Вот именно. Но ведь от этого никому не хуже, правда? – И Каркольф задрала рубаху и со всей возможной осторожностьюположила сверток в верхний из двух поясных кошелей.
Теперь уже настала очередь Шев смотреть, делая вид, будто она никуда не смотрит, а просто наливает себе бокал вина.
– И что же в этом пакете? – спросила она.
– Тебе лучше этого не знать. Целее будешь.
– Неужели даже понятия не имеешь?
– Мне приказано не смотреть, – вынужденно призналась Каркольф.
– И тебе даже не захотелось, да? По мне, так чем больше приказывают не смотреть, тем сильнее подмывает. – Шев подаласьвперед, ее глаза сверкали завораживающим огнем, и на мгновение сознание Каркольф целиком и полностью заполнила картинатого, как они вдвоем катаются по ковру и, смеясь, раздирают конверт.
Она не без труда отогнала это видение.
– Вору можно полюбопытствовать. Курьеру – нет.
– А ты могла бы вести себя еще напыщеннее?
– Если постараюсь, то получится.
Шев фыркнула в бокал.
– Ну, полагаю, теперь пакет твой.
– Как раз нет. В этом-то все и дело.
– Пожалуй, ты больше нравилась мне, когда была преступницей.
– Врешь. Ты хочешь, пользуясь возможностью, сбить меня с пути истинного.
– Угадала. – Шев сползает в кресле, и ее длинные коричневые ноги постепенно вытягиваются из-под подола. – Почему бы тебене задержаться немного? – Ее ступня нащупала лодыжку Каркольф и нежно скользнула вверх по внутренней стороне икры и вновьспустилась вниз. – И сбиться с пути истинного?
Каркольф вздохнула – почти с болью.
– Проклятие, я и сама хотела бы. – Она сама изумилась силе своего чувства; у нее перехватило горло, и на мгновение ейпоказалось, что она сейчас задохнется. На кратчайшее мгновение она почти решилась выбросить пакет в окно и сесть на пол передкреслом, в котором расположилась Шев, взять ее руки в свои и поделиться с нею теми сказками, которые она не рассказываланикому с детских лет. На кратчайшее мгновение. Но тут же она вновь сделалась Каркольф и благоразумно шагнула назад, так чтоступня Шев упала на половицы. – Но ты ведь знаешь, как оно в моем деле. Я должна уйти с отливом. – И она подхватила свое новоепальто и начала надевать его, как бы невзначай отвернувшись, чтоб сморгнуть с глаз навернувшиеся, кажется (а может быть, инет), слезинки.
– Ты могла бы устроить себе отпуск.
– Я говорю себе это на каждом задании, и, когда задание кончается, я вдруг делаюсь… нервной. – Каркольф вздохнула ипринялась застегивать пуговицы. – Я просто не приспособлена к тому, чтобы сидеть на одном месте.
– Ха!
– Только не делай вид, что ты сама не такая.
– Не буду. Я и сама подумываю о том, чтобы двинуть дальше. Например, в Адую или вернуться на юг…
– Я предпочла бы, чтобы ты осталась здесь. – Эти слова вырвались у Каркольф помимо воли, и она тут же попыталасьпереиначить их в привычном небрежном тоне. – А то ведь кто будет вытаскивать меня из неприятностей, когда я окажусь здесь вследующий раз? Ты единственная, кому я доверяю в этом треклятом городе. – Это была, конечно же, неправда; она ни капельки недоверяла Шев. Хороший курьер не доверяет никому, а Каркольф была лучшим из лучших курьеров. Но ей было куда привычнее илегче врать, нежели говорить правду.
По улыбке на губах Шев она видела, что та совершенно точно понимает ситуацию.
– Очень мило. – И когда Каркольф собралась было шагнуть к двери, Шев схватила ее за запястье, да так крепко, что этогонельзя было не заметить. – Мои деньги!
– Какая я рассеянная. – Каркольф протянула ей кошелек.
– И остальные, – потребовала Шев, даже не заглядывая внутрь.
Каркольф еще раз вздохнула и бросила второй кошелек на кровать; ярко сверкая в свете лампы, золото высыпалось на белуюпростыню. – Ты и сама расстроилась бы, если бы я не попыталась.
– Я глубоко растрогана твоей заботой о моих тонких чувствах. Смею ли надеяться, что мы увидимся, когда ты появишься здесь вследующий раз? – спросила она, когда Каркольф уже взялась за замок. – Я буду считать мгновения.
В этот момент ей больше всего на свете хотелось поцелуя, но она не была уверена, что ее решимость выдержит такоеиспытание, и потому послала быстрый воздушный поцелуй дверной створке и захлопнула ее за собой. Она быстро проскочила черезтемный двор и выскользнула за тяжелые ворота на улицу, надеясь, что Шеведайя не сразу присмотрится к содержимому первогокошелька. Пусть этим она навлечет на себя вселенские кары, но разве не отдашь чего угодно за возможность хотя бы представитьсебе ее лицо, когда она обнаружит, что к чему.
День представлял собой одно сплошное фиаско, но, судя по всему, дела могли обернуться много, много хуже. У нее ещеоставалась пропасть времени, чтобы успеть на корабль до начала отлива. Каркольф нахлобучила капюшон, поморщилась от боли втолько что зашитом порезе, и в невесть откуда взявшейся язвочке, и в промежности, где натирал этот треклятый шов на штанах, изашагала сквозь туманную ночь – не слишком быстро, не слишком медленно, а так, чтобы не вызывать никаких подозрений.
Проклятие, как же она ненавидела Сипани!
Сотворить чудовище
– Отец, что такое мир?
Бетод, моргая, посмотрел на старшего сына. Скейлу уже одиннадцать, а мира за всю свою жизнь он, почитай, и не видел. Развечто считаные мгновения. Просветы в кровавом мареве. Пытаясь сообразить, что же ответить, Бетод вдруг понял, что и сам толкомне помнит, как выглядит мир.
Сколько уже лет он живет в непрерывном страхе?
Он присел на корточки перед Скейлом и вспомнил, как его собственный отец, скрюченный болезнью и старый не по годам, так жесидел перед ним на корточках. «Бывают такие люди, которые ломают то, что попадается под руку, лишь потому, что могут этосделать, – прошептал он тогда. – Но война – это последний довод вождя. Только начни войну – и ты при любом ее исходепроиграл».
Несмотря на все одержанные победы, на все невероятные удачи, на то, что враги неизменно уходили в грязь, все притязанияподтверждались, и все земли захватывались, Бетод год за годом проигрывал. Теперь он это видел.
– Мир, – сказал он, – это когда все враги примирились, все долги крови оплачены, и все согласны со сложившимся положениемдел. Во всяком случае, более или менее согласны. Мир – это когда… когда никто ни с кем больше не сражается.
Скейл, нахмурив лоб, обдумывал услышанное. Бетод любил его, конечно же, как не любить сына, но даже он был вынужденпризнать, что мальчик не из самых сообразительных.
– Если так… то кто же побеждает?
– Все, – сказал Кальдер.
Бетод вскинул брови. Его младший сын соображал столь же быстро, сколь медленно это делал старший.
– Совершенно верно. Мир – это когда победителем оказывается каждый.
– А Гремучая Шея уверяет, что, пока ты жив, никакого мира не будет, – сказал Скейл.
– Уверяет. Но Гремучая Шея из тех людей, кто очень легко разбрасывается словами. Уверен, что, подумавши, он переменит своемнение. Тем более что его сын сидит на цепи у меня в застенке.
– У
– Девятипалый отдаст его мне. – Бетод произнес эти слова таким непринужденным тоном, что можно было подумать, будто речьшла о какой-то пустяковине, вроде щелчка пальцев, а не о серьезном деле, на которое он решился, только собрав всю своюсмелость. Что за вождь такой, если он боится попросить своего поединщика об услуге?
– Прикажи ему это сделать. – Странно было слышать мужские слова, произнесенные тонким мальчишеским голосом Кальдера. –Заставь его.
– Приказать ему я не могу. Сын Гремучей Шеи – пленник Девятипалого. Он захватил его в бою, а у названных свои обычаи. –Важнее было то, что Бетод не был уверен, что Девятипалый его послушается, не знал, что делать, если он откажется повиноваться,а сама мысль о том, чтобы проверить это, наводила на него страх. – Есть определенные правила.
– Правила для тех, кто должен им подчиняться, – сказал Кальдер.
– Правила существуют для всех, а для вождей – в первую очередь. Если не станет правил, все люди будут существоватьпоодиночке, и каждый будет владеть лишь тем, что сможет одной рукой урвать у мира и другой – удержать. Хаос.
Кальдер кивнул.
