Острые края (сборник)

яйца шлепали по голым ногам. – И что же нужно старому ублюдку?

– Это я позвал его.

Девятипалый приостановился с протянутой к столу левой рукой.

– Ты?

На столе стоял кувшин с вином и несколько кружек. А еще на изрезанной столешнице, полускрытый всяким хламом, валялся,совсем рядом с протянутой туда рукой с тремя пальцами Логена, большой нож, лишь немного уступавший мечу; его лезвие холоднопоблескивало в отсветах солнечного света, все же проникавшего в палатку.

Бетод понимал, что оружия тут может быть больше, чем в каком-нибудь арсенале. На земле валялся меч в ножнах соспутавшимся в клубок ремнем, а поверх него – второй меч, без ножен. Рядом лежал топор, массивная головка которого была почтисплошь покрыта бурыми пятнами. Бетод понадеялся втайне, что это ржавчина, но следовало опасаться, что это не так. Имелся тут ищит, настолько измятый, и истрепанный, и пересеченный рубцами, что определить изначальный рисунок было невозможно. И ножи.Ножи повсюду, выдававшие свое присутствие среди шкур предательским блеском лезвий и рукояток, воткнутые в колья палатки,воткнутые в землю по самую рукоять. Девятипалый частенько повторял, что слишком много ножей не бывает.

Бетод вдруг задумался о том, сколько же народу он убил. И о том, что вряд ли кто-нибудь сможет сосчитать убитых. Названные,и поединщики, и прославленные воины, и трэли, и шанка, и крестьяне, и женщины, и дети. Он прерывал дыхание у всего, чтодышало. Ему ничего не стоило бы убить Бетода. Каждое мгновение, пока они стояли рядом, было мгновением, когда он не считалнужным это сделать. И Бетод вновь почувствовал – а это случалось с ним по десять раз на дню, – насколько хрупкая штука власть.Насколько зыбка и иллюзорна. Ложь, которую все по каким-то неведомым причинам согласились считать правдой. И лезвиележащего на столе ножа может в любой миг положить ей конец и положить конец самому Бетоду и всему, что он делает. Всему, чтоон хочет передать сыновьям.

Девятипалый ухмыльнулся голодной ухмылкой, волчьей ухмылкой, как будто отодвинул в сторону окружавшую Бетода завесувласти и заглянул в его мысли. А потом обхватил тремя пальцами ручку кувшина.

– Хочешь, чтобы я убил его?

– Гремучую Шею?

– Угу.

– Нет.

– О! – Девятипалого эти слова вроде бы немного обескуражили, но он тут же принялся звучно наливать вино в кружку. –Однако!

– Я хочу заключить с ним мир.

– Мир, говоришь? – Девятипалый приостановился, не донеся кружку до рта. – Мир? – Он перекатывал это слово во рту, как будтопробовал какое-то диковинное новое блюдо. Как будто это было слово из незнакомого ему чужого языка. – Зачем?

Бетод заморгал.

– То есть как это «зачем»?

– Вождь, не сомневайся, я заломаю этого засранца! Я с ним вот так сделаю! – И кружка хрустнула исмялась в его ладони; вино и черепки оказались на шкурах, покрывавших пол. Девятипалый же, моргая, уставился на кровоточащуюладонь, будто не понимал, что же такое произошло. – У-ух… Чтоб его… – Он поискал глазами, чем бы вытереть руку, ничего ненашел и вытер о собственную грудь.

Бетод шагнул к нему. Видят мертвые, ему ужасно не хотелось этого делать. Видят мертвые, его сердце бешено колотилось. Но онвсе равно шагнул к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Логен, ты не сможешь убить всех на свете.

Девятипалый ухмыльнулся и потянулся за другой кружкой.

– Мне то и дело говорят, кого я не могу убить. Но что сильные, что слабые, что прославленные, что безвестные – все онипомирают, если их изрезать как следует. Вот взять Шаму Бессердечного – помнишь его? Все отговаривали меня драться с ним.

– Я отговаривал тебя драться с ним.

– Только потому, что боялся моего поражения. Но когда я вступил в бой с ним и стало видно, что я побеждаю… разве тыпопросил меня остановиться?

Бетод сглотнул; во рту у него внезапно пересохло. Он прекрасно помнил тот день. Снег на деревьях, пар, валивший изо ртовсобравшейся орущей толпы, и лязг железа, и то, как он до боли сжал оба кулака, желая победы Девятипалому. Отчаянно желая емупобеды, ибо на нем держались все его надежды.

– Нет, – сказал он.

– Нет. И когда я выпустил ему кишки его же собственным мечом… разве ты попросил меня остановиться?

– Нет, – сказал Бетод. – Он помнил пар, валивший от них, помнил их запах, помнил, как стонал, булькая горлом, умиравший ШамаБессердечный, и оглушительный восторженный рев, вырвавшийся из его собственной глотки. – Я поздравлял тебя.

– Точно. И, если память мне не изменяет, тогда ты не призывал к миру. Ты чувствовал… – Глаза Девятипалого горелилихорадочным блеском, пальцы хватали воздух в поисках слов. – Ты чувствовал… восторг этого, так ведь?!Лучше любви. Лучше траха. Лучше всего. И не говори, что нет!

Бетод сглотнул.

– Да. – Он до сих пор чувствовал эту радость.

– Ты показал мне путь. – И Девятипалый выставил указательный палец и легонько прикоснулся к груди Бетода. Очень легонькоприкоснулся, но все его тело ощутило леденящий холод. – Ты. И я шел по пути, на который ты меня направил, верно? Шел, куда быон ни вел. Каким бы дальним и каким бы темным он ни был, и не думая о том, есть у меня шансы на победу или нет – я шел твоимпутем. А теперь позволь мне показать путь тебе.

– И куда он приведет нас?

Девятипалый вскинул руки и запрокинул голову к утратившему первоначальный цвет парусиновому потолку, слаботрепыхавшемуся на ветру.

– Весь Север! Все земли!

– Мне не нужен весь Север. Мне нужен мир.

– И что значит мир?

– Все, что ты хочешь.

– И что, если я хочу убить сына Гремучей Шеи?

Видят мертвые, говорить с ним хуже, чем со Скейлом. Все равно что с младенцем. Смертельно опасным младенцем, решительнозаступившем путь всему, чего хотел Бетод.

– Логен, выслушай меня. – Мягко. Терпеливо. Подбирая слова. – Если ты убьешь сына Гремучей Шеи, вражде не будет конца.Никогда не закончится кровопролитие. Весь Север встанет против нас.

– А мне-то какое дело до этого? Пусть приходят! Он мой пленник. Я его захватил, и я буду решать, как с ним поступить. – Егоголос делался все громче, яростнее, надтреснутее. – Я буду решать! И тогда скажу! – Он ткнул себя в грудь пальцем, с его зубовбрызгала слюна, глаза выпучились. – Легче остановить Белую реку, чем Девять Смертей!

Бетод застыл, не сводя с него глаз. Кровожадный и упивается убийствами, как и сказала Урси. Самовлюбленность мальчишки,злобность волка, тщеславие героя. Неужели это тот самый человек, которого он некогда считал ближайшим другом? С которымподолгу ездили бок о бок и хохотали чуть ли не часами без перерыва? Рассматривали местность и прикидывали, как расположить наней войско. Как построить укрепления, или ловушки, или создать оружие из земли. Теперь он с трудом узнавал его.

Ему даже захотелось было спросить: «Что с тобою произошло?»

Но Бетод сам знал, что произошло. Ведь все это происходило на его глазах. Он действительно указал путь, и это было именнотак, как сказал Девятипалый. Тот охотно стал его попутчиком. Отмахивался от всех наград и улыбался. Он, Бетод, создал чудовище,и теперь ему надлежит исправить положение. По крайней мере, попытаться. Для всеобщего блага. Ради блага Логена. Ради своегособственного блага.

Он заговорил мягко, спокойно, понизив голос. Он не нападал, но и не отступал. Он стоял как скала.

– Конечно, он твой пленник. А чей еще-то? Тебе и решать. Больше некому. Но я прошу тебя, Логен. Как твой вождь. Как твойдруг. Знаешь, что говорил мой отец?

Теперь Логен моргал и хмурился, как злой мальчишка. И как злой мальчишка, не смог преодолеть любопытства.

– И что же он говорил?

И Бетод попытался вложить в слова всю свою убежденность. Как это делал его отец, и каждое слово у него оказывалосьвесомым, будто гора.

– Прежде чем вернуть человека в грязь, подумай, не больше ли пользы он принесет тебе живым. Некоторые ломают все, чтопопадается им на глаза, только потому, что могут это сделать. Глупцы, они не понимают, что ничего так не показывает силу, какмилосердие.

Девятипалый помрачнел.

– Ты назвал меня глупцом?

Глядя в черные провалы глаз, где лишь в уголках можно было рассмотреть слабое отражение его лица, Бетод ответил: