– Командующий, – негромко сказал он, – остатки Четвертого отступают из крепости Каменной Стражи.
– Остатки? – эхом повторил Лотар. Его лицо под слоем пота и грязи побледнело.
Поколебавшись, Варис добавил:
– Каллан среди раненых.
Ллейн услышал это и, несмотря на назревающую катастрофу, не стал мешкать.
– Бери грифона. Лети.
Лотар отдернул холщовый полог импровизированной госпитальной палатки и направился прямиком к лежащей на кровати одинокой фигуре. Глаза его мальчика были закрыты, но, как будто ощутив присутствие отца, Каллан развернулся и ухитрился приподняться на локте.
Его мальчик. Его и Келли.
Во имя Света! Мальчишка был так похож на мать, что сердце Лотара сжималось при каждом взгляде на него. Мягкие песочно-каштановые волосы, орехово-карие глаза. Глядя на него, лежащего на койке, Лотар вспомнил свою последнюю встречу с женой. Лицо его любимой было молочно-белым, под глазами глубокими тенями залегла боль. Она была такой хрупкой, его малышка Келли. Слишком хрупкой.
Лотар не заметил на тонком теле сына никаких повязок, – не было белого с расплывающимися красными пятнами, но все равно вспоминался день, когда красного оказалось много, слишком много. Каллан отделался лишь порезом на лбу. Выглядело не слишком паршиво, и все же Лотар сжал голову сына руками и повернул туда и обратно, чтобы удостовериться. Ореховые глаза Каллана – глаза его матери – почти робко смотрели на отца.
– Папа, – сказал юноша, – я в порядке. Все в порядке.
Лотар выдавил улыбку. В этих глазах не было ничего от него – лишь она одна.
– Ты заставил меня понервничать, – признал командующий.
Воцарилась неловкая тишина. Лотар попробовал сгладить все шуткой:
– Тебе следовало стать пекарем, как я того и хотел.
– Слишком опасно, – парировал Каллан. – Все эти ожоги от печей…
Лотар обнаружил, что ухмыляется. Еще малышом Каллан заявил, что желает стать солдатом. Лотар ответил тогда: «А не хочешь вместо этого стать пекарем? Подумай, сколько ты сможешь съесть пирогов!» Каллан некоторое время обдумывал его предложение, склонив голову набок – жест, настолько напомнивший Лотару Келли, что сердце сразу налилось свинцом. Затем ребенок ответил: «Ну, куча людей будет рада печь пироги для солдат, потому что они такие храбрые». А когда Лотар шутливо пожаловался, что ему никто не печет пирогов, Каллан предложил отцу самому стать пекарем.
Воин был удивлен и тронут тем, что Каллан помнит это случай. Он взъерошил сыну волосы – неуверенно, потому что делал это нечасто – и огляделся. Он был так сосредоточен на сыне, что не сразу сообразил – в палатке, кроме Каллана, нет других раненых. По спине пробежал холодок.
– Где остальные из вашего отряда?
Каллан покачал головой.
– Но они не могли все погибнуть!
– Большинство они забрали живыми, – ответил Каллан. – Они… люди говорят, что они нас едят…
– Нагоняют панику, – буркнул Лотар, хотя реальность, ожидавшая пленников, была, возможно, еще хуже.
Каллан чуть вздрогнул, услышав в голосе отца жесткие нотки, и Лотар постарался смягчить тон:
– Такие же байки ходят о любом противнике в любой войне. Не волнуйся, сын. Мы их вернем.
Юноша тут же сел прямо, как будто готов был прямо сейчас сорваться с места. Лотар положил руку ему на грудь.
– Не будь таким торопыжкой.
Он разгладил смятую форму Каллана, как делал, когда тот был совсем маленьким, и мягко добавил:
– Ты все, что у меня есть.
Каллан какое-то время терпел, но потом сжал отцовскую руку жестом благодарности и в то же время отказа. Лотар убрал ладонь.
Лицо юноши в эту секунду казалось до странности взрослым: лицо того, кто успел повидать слишком много.
– Папа. Я справлюсь. Я солдат.
Лотар подумал о той необузданной ярости, что орки проявили во время нападения. Он представил, как его деликатный, немного робкий сынишка сражается за свою жизнь с этими чудищами-переростками, потрясающе сильными и невероятно быстрыми для своих размеров.
«Скажи ему, – подумал он. – Скажи, что он храбр – возможно, храбрее, чем был ты в его лета».
«Скажи, что ты любишь его и гордишься им».
«Скажи… что это была не его вина».
Лотар лишь кивнул и развернулся к выходу.
12
– Гарона, опусти капюшон и езжай между нами, – негромко сказал Карос.
