Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть 1

1

Беседки теперь не запирали, зачем преграждать дорогу туда, где больше нет зла? Лишенный листвы нижний парк был пронизан солнечным светом. Одинокие деревья средь широких золотистых полян вбирали в себя сияющий день, и Мэллит казалось, что они сами светятся. Негромко шуршали камешки под ногами, в усыпанных ягодами кустах копошились птицы с хохолками, яркие, как роспись по шелку. Видеть прекрасное и при этом вспоминать скверное трудно и неприятно, но первородный Валентин просил, и гоганни разбудила былую боль, как злого пса.

Девушка вновь выходила из дома в ночи Луны, смотрела в синие глаза без зрачков, зажимала кровоточащую рану, проваливалась в шепчущий кошмар, но тот не мог пожрать добычу, ведь в небе светило солнце, а рядом шли сильные и разумные.

— «Ты», — объясняла Мэллит тому, кого надлежало называть Проэмперадором, — он шептал «ты», но я не видела, как шевелятся губы и открываются глаза.

— Каким он был, сударыня?

— Он спал, и он желал… Ничтожной не найти слов!

— Позвольте с вами не согласиться. Девица, не растерявшаяся во время рукопашной и рискнувшая довериться выходцу, не может быть ничтожной.

— Баронесса так воспитана, — первородный Валентин говорил, как всегда, негромко. — У гоганов есть обычай: они избегают называть имена и склонны к самоуничижению на словах.

— Опять «большая вода»…

— Сударь?

— Мы к этому скоро вернемся. Баронесса, давайте зайдем с другой стороны. Валентин, вы можете описать Айнсмеллера?

— Это нетрудно. Господин одних лет с Удо Борном и одного роста и сложения со мной. Черные прямые волосы чуть выше плеч и черные же небольшие усы…

— Его усы черны, это так. — Как отрадно видеть свою тень и две другие по обе ее стороны… Как отрадно дышать и смотреть на клюющих ягоды птиц! — Его глаза подобны очам серны, если бы та стала рыбой и уснула!

— Поэтично. — Тот, кто был Проэмперадором, улыбнулся, и Мэллит отчего-то вспомнился стон и прорастающие сквозь пепел кровавые гвоздики. — Сам Веннен не дал бы лучшего описания вызывающей омерзение красоты. Полковник, у вас остались сомнения?

— Нет. — Лицо первородного напомнило о сражении и дурных вестях. — В так называемую Ночь Расплаты господин цивильный комендант пытался вырваться, но не смог.

— Я слышала, как сказали «стой», и видела лапы зверей, — добавила Мэллит. — Когтистые, они били то, что вздымало голодного, и оно оседало.

— Это вещество напоминало зеленый мед?

— Пчелы создают иное. Ни… Я уподоблю нареченного Айнсмеллером рыбе в желе на соусе девяти трав, что покоится средь оливок и нарезанных овощей. Он был один, и его было много, я видела лица и множество рук, они поднимались, а стены, что преграждали им путь, покрывались трещинами.

— Сказавшего «стой» вы не рассмотрели?

— Нет, но лилась кровь и дул горячий ветер, вместе они породили цветы, что называют гвоздиками, а из багрового жара протянулись черные лапы. Такие же, как в убитой аре. Они жили, и когти их ранили колыбель спящего.

— Было ли это подобно коту, выцарапывающему из желе на восьми травах рыбу? — спросил Проэмперадор.

Нареченный Валентином широко раскрыл глаза и внезапно улыбнулся. Мэллит тоже стало радостно, но не возразить она не могла.

— Трав должно быть девять, и только девять, не считая лимонного сока и тмина.

— Так и будет, сударыня. Валентин, вы любите рыбу в желе?

— Все зависит от сорта рыбы и искусства повара, господин маршал.

— Неубиенно, но, если верить герцогине Гертруде, наше желе намного старше своей начинки. Баронесса, вы нас очень обяжете, если припомните, что Кубьерта говорит про кровь.

2