бесноватым у вас особый счет. У вас на редкость выразительное лицо, шпионы в вашем окружении крайне нежелательны.
— Откуда им сейчас взяться? — удивился Робер, — Я про шпионов… Им и платить-то некому, данарии не платят, остальным не до нас.
— К тому же вы отнюдь не глупы, — Валмон продолжал развивать свою мысль, — простодушны, дружелюбны, доверчивы, но никоим образом не глупы. К Залю мы еще вернемся; в нашу прошлую встречу я был несколько выбит из колеи и забыл кое-что прояснить. Сколькими языками вы владеете?
— Только талиг.
— Очевидное самоуничижение. Самое малое, вы владеете алатским, кагетским и бирисским.
— Какое там, владею, — мотнул головой Иноходец, — если припечет, смогу объясниться, но почти все алаты знают талиг.
— Про бириссцев подобного не скажешь.
— Бири я более или менее разбираю, мы же дрались вместе!
— Гайи? Гоганский?
— С Ламбросом мы говорили на талиг, с гоганами тоже. Они нас понимают куда лучше, чем мы их.
— И еще, — монумент чуть возвысил голос, словно подводя итог, — вы не упрямы и не чванливы. Для внука Анри-Гийома удивительно.
— Упрямиться нас отучил именно дед. Что до чванства, то, проиграв по всем статьям, нос особо не задерешь.
— У многих это получается просто отлично, — не согласился Валмон, — правда, на что-либо иное эти господа не годятся. В отличие от вас.
— Пуэн и Гаржиак всегда вели себя достойно. Борнов, я про Рихарда и Удо, вы не знали, как и Темплтона.
— При чем здесь они?
— Разве вы не о прошлогоднем… даже не знаю, как назвать то, что мы устроили.
— Недоразумение во всех смыслах данного слова. Забудьте. Что происходит на Кольце?
— Мне трудно что-то добавить к имеющемуся у вас докладу.
— Можете не добавлять.
— Но… Вы прочли?
— Неважно. Сомнений в целях новоявленных дуксов у вас нет?
— Именно так, сударь. Предположения, что данарии под шумок попробуют проникнуть в Варасту, не подтвердились. Либо данный маневр вообще не затевался, либо они сочли нас более легкой добычей и сосредоточились на Внутренней Эпинэ.
О том, что ублюдки наверняка рассчитывали переманить на свою сторону недавних мятежников, Иноходец смолчал. Его дело было не гадать, а докладывать, он и докладывал, то есть пересказывал свой собственный рапорт.
Повторять единожды записанное проще, чем сочинять на ходу, и Робер благополучно справился с описанием противника, после чего перешел непосредственно к боям. Данарии ухитрились появиться на три дня раньше, чем ожидалось, но это им не слишком помогло. Первыми «гостей» согласно диспозиции встретили кэналлийцы. Легкая кавалерия и время выгадала, и потерь серьезных не понесла, а когда Эпинэ был готов, оторвалась от бесноватых и присоединилась к ополчению. Они с рэем Сетой еще успели выпить и выспаться, потом стало не до гулянок. Данарии, числом не то семь, не то восемь тысяч, прорывались сразу по трем главным дорогам, Эчеверрия, Робер и Гаржиак их не пускали. К счастью, приличной конницей атакующие так и не разжились, зато исхитрились приволочь из Олларии пушки, причем в изрядном количестве. Мало того, у них, судя по всему, завелся недурной командир. Этим своим выводом Иноходец все-таки поделился, и тут две осени внезапно стали одной, провонявшей кровью и порохом. Робер тщетно пытался унять взбудораженную память и вернуться к докладу, но равнодушные выхолощенные слова не выговаривались, хоть умри.
— Итак, — с некоторым раздражением подсказал собеседник, — данарии озаботились доставить пушки.
— Прошу прощения, — окрестности Лэ радовали тишиной: Колиньярам хода сюда больше не было, но бесноватые так просто не уймутся! — Написать мне удалось внятно, а сейчас…
— Сейчас вы пытаетесь изъясняться на языке Манриков. Говорите, как говорится, Валме вас понимал, я тоже как-нибудь разберусь.
— Спасибо, — от души поблагодарил Робер. — Они догадались подтащить пушки к повороту на…
Гады догадались, и добрая треть мушкетерской роты в считаные минуты превратилась в груды истекающего кровью мяса. «Ох, знал бы, перетопил бы к змею весь арсенал! — прошипел тогда бывший Проэмперадор и гаркнул: — Пехота! За деревья! Живо!» Уцелевшие шарахнулись за вековые каштаны, а Робер бросил имевшуюся в его распоряжении конницу на батарею. И сам бросился. Они доскакали прежде, чем артиллеристы успели перезарядить орудия. Дальше была рубка и неистовая, исступленная радость от того, что
— Теперь я понял, — после первых боев с чувством признался Гаржиак, — а ведь не верилось… Ну нельзя же так себя не жалеть!
— Можно, как видите, — утешил соратника вконец измотанный Робер. Гаржиак помянул Леворукого и поплелся к своим. На следующий день
