— Вам потребуются знающие люди, — оживился рассказчик. — Особенно если вы решитесь на агарийские породы.
— Каждый должен заниматься своим делом, — пророкотал Валмон, обводя взглядом помощников управляющего. — Вот этот, несмотря на крайнюю юность, выглядит толковым. Пусть осмотрит пустующие угодья и доложит.
— То, что я слышал о владениях Повелителей Молний, вселяет большую надежду, — немедленно объявил в самом деле совсем молоденький избранник. — Я с великой радостью сяду на коня и объеду ждущие своего часа земли. Смушковые породы…
Вторая порция овечьей науки оказалась лишь немногим короче первой, но заметно проще. «Толковый» брался прикинуть, сколько голов сможет безболезненно кормиться в Старой Эпинэ, после чего предстояло выбрать подходящую породу. Парень горой стоял за агарийских смушковых, хоть и признавал, что они прихотливей черных алатских и прожорливей серых местных.
— Герцог подумает, — пресек доступные лишь избранным тонкости Валмон и махнул рукой, подзывая носителей лестницы. Визит был окончен, но Робер счел правильным поблагодарить управляющего за прошлогоднее гостеприимство.
— Счастлив быть полезным монсеньору и его людям, — поклонился тот. — Правду сказать,
— Что же вас удержало?
— Сам не знаю… Господин граф не вдавался в хозяйственные дела, уходить, не оставив замены, было бы дурно, а зимой… неприятности должны были на некоторое время стихнуть. Я решил задержаться, чтобы найти преемника, и тут все наладилось.
— Здесь, — уточнил Эпинэ.
— К весенней стрижке мятежников в Олларии не будет, — заверил адепт Великой Овцы. — Ваш конь, монсеньор.
— Благодарю. — А ведь это счастье — без посторонней помощи вскочить в седло! Лошади вообще счастье, которое не всегда замечаешь, но всегда чувствуешь. Робер с трудом удержался от того, чтоб у всех на глазах обнять полумориска, хорошо хоть в карманах отыскался кусок сахара. Дракко взял подношение и мотнул гривой, явно предлагая пробежаться.
— Вечером, — шепнул любимцу герцог, — обязательно…
Валмон уже взгромоздился на своего великана. Читать по лицам Иноходец никогда не умел, но, кажется, Проэмперадор был доволен. Жаль, у большинства памятников физиономии если не злобные, то надутые. Довольный собой, своей жизнью и своим царствованием король на ухоженной площади вселяет надежду.
— Итак? — вопросил граф, не подозревая о пробужденных его видом умствованиях. — Что скажете?
— Нужно попробовать. Мое место с ополченцами, но я здесь и не нужен. Управляющего прислали вы, если этот парень убедит его и Аннибала… Карваля, пусть начинают.
— Отлично, — колыхнул всеми подбородками Валмон. — Не терплю долгов, а вам я задолжал ноги. В ответ вы получаете спокойный сон.
— Простите, не понимаю.
— Вы, — уведомил Проэмперадор, высылая своего великана, — склонны страдать о преждевременно задутых огоньках и сорванных бутонах, ну так здешний бутон успешно распустился и заблагоухал. Овчиной. Чудом не убитый вами гоганский агнец полчаса объяснял вам же, с каких овец сдирают лучшие шкуры, и остался неузнанным. Теперь, засыпая, вы смело можете считать овец, а не выдуманные грехи.
— Его высокопреосвященство говорил… — Говорил, что мальчик выжил и сейчас в Лэ, а он забыл, зато вспомнилось другое.
Начиналась весна, в лужах купались воробьи, из земли лезли ростки, которым предстояло стать гиацинтами, нарциссами, тюльпанами, а кардинал трогал своего голубя и предлагал спрашивать, только вот ошалевший от Багерлее и переворота Эпинэ ничего знать не желал. Все устроилось, впереди маячила прорва неотложных, но понятных дел, а ковыряться в прошлом хотелось даже меньше, чем думать о будущем, и вот опять… Понятное, хоть и полное гари, настоящее, омерзительное минувшее и полное нежелание гадать о том, что дальше. Есть Алва, есть Валмон, пусть решают и приказывают, он исполнит.
— Так что же вам поведал покойный кардинал?
— Что нельзя натягивать свою совесть на весь Талиг, и что Олларии стенающий призрак без надобности. Олларию я не удержал, не знаю, можно ли вообще было это сделать, но считать свои промахи я стану зимой у камина. Если вообще стану… На Кольце стенающие призраки не нужны, значит, их не будет.
— Образно, — одобрил Валмон, — и без излишнего воя. Врожденный вкус не портится даже в самом дурном обществе. Обратное неверно: дурновкусие порой излечимо. Что ж, вернемся к делам. Вы более чем кто-либо наблюдали бесноватых, постарайтесь вспомнить — всегда ли они вели себя одинаково, или их злобность и упорство так или иначе менялись.
4
