— Почему?
— Сам не знаю, господин… Просто понял, что должен ехать. Я слышал, что в Кипаре нападают на обозы, но у нас, хвала Создателю, тихо. И потом, у меня собака и хорошая лошадь. Я знаю окрестности и сумел бы объехать любую засаду.
Обходить засады, чтобы угодить в ставший кошмаром родной дом. Если что и нужно объезжать, так это Белую Усадьбу, но бедняга ехал именно сюда. Отчего-то маршал не сомневался, что перед ним не разбойник и не пособник, хотя подкрепить свою уверенность ничем не мог.
— Господин… Мне сказали в «Радостной цапле», что у нас солдаты. — Глаза парня растерянно шарили по комнате. — Я так обрадовался! Сейчас все хотят заполучить на постой эскадрон… Господин, что-то случилось? Здесь? Дыма, да уйди же ты!
— Сколько людей оставалось в усадьбе? Без вас?
— Как всегда. — Он все еще ничего не понимал и уже боялся спрашивать. — В большом доме двадцать семь, а всего, с конюхами и садовниками, восемьдесят шесть, и еще дети…
— Вы, я полагаю, умеете писать, — подал голос Фурис. — Утром вам придется составить полный реестр.
— Да, господин… Во имя Создателя, какой реестр?!
— Белую Усадьбу захватили разбойники. Сегодня их уничтожили, но ты первый из ее обитателей, которого мы видим живым, — объяснил Капрас и малодушно добавил: — Конечно, кто-то ушел Мирикийским трактом.
— Разбойники? — Тагарис казался оглушенным. — У нас?.. А господин граф?! Он… где?
— Опиши его.
Под описание не подошел никто из покойников. Хозяину Белой Усадьбы было слегка за пятьдесят, он был худощавым, чернобровым и при этом совершенно седым, носил родовой траур и чисто брился. Его дочерей — беловолосых девочек семи и одиннадцати лет, тоже нигде не видели, а граф их от себя не отпускал. Вторым смыслом его существования были лошади, но в ближних конюшнях стояли только разбойничьи верховые и два длинногривых крепеньких пони.
— Поскольку, — подвел итог расспросам Фурис, — ни разбойники, ни люди императорского легата никого не хоронили, можно предположить, что хозяин с семейством заблаговременно покинул усадьбу. Своих родных, Тагарис, опишите драгунам, хотя наиболее действенным будет утром осмотреть погибших.
— Да, господин, я… посмотрю. Если господин граф уехал, моя мать должна была уехать с ним. Она — молочная сестра госпожи Элпис… сестры господина графа. После смерти хозяйки мои мать и сестра занимались девочками, только… — голос Тагариса дрогнул, — только я ничего про отъезд не слышал.
— Отъезд мог быть внезапным, — предположил Фурис, но Капрас уже понял, что зря почти порадовался за парня и его уцелевшую родню.
— Но, господин… Дома все как всегда. Если только они совсем сюда не заходили…
А они заходили, потому что жарко?му нет и суток, и хлеб мягкий!
— Ты с собакой, — отрывисто сказал маршал, — может быть, она найдет.
Собака нашла. Не прошло и часа, как Йорго срывающимся голосом доложил, что женщина с размозженной головой у сгоревшего амбара была матерью Тагариса. Пособницей, как сказал бы сервиллионик. Сестра бедняги, как и граф с семейством и кровными лошадьми, исчезли бесследно, куда бесследней прохлаждающихся в Кагете превосходительных.
Маршал выслушал, отправил докладчика спать, лег, отвернулся к стенке и принялся считать драгун. Он считал их, пока не увидел, как старый Турагис сажает Гирени на длинногривого солового пони и смеется.
3
Утро началось затемно, то есть оно еще и не думало начинаться. От окна тянуло сыростью и прелыми листьями, а по стене прыгали тени от фонаря, который держал всклокоченный Йорго.
— Там… На пожарище… — Адъютант явно пытался подобрать слова, а они не подбирались. — Драгуны видят… Все видят.
— Что видят? — Капрас уже протягивал руку за мундиром. Сколько же он спал? Часа два? Три? Но какой славный сон, вот бы ему сбыться!
— Она… Матушка Тагари.
— Так она жива?!
— Нет… Мой маршал… Драгун говорит, сквозь нее видно. И она опять… отпирает…
— Разрубленный Змей!
Они нырнули в туман, будто в чан с известкой. Явившийся доложить о призраке сержант тащил фонарь, превращенный непроглядной мглой в
