светящийся одуванчик. Сбиться с дороги было невозможно: по сторонам стеной стояли стриженые туи, впереди выла собака. С нее и началось. Не желавший умолкать пес допек начальника караула, и он велел хозяину «унять скотину». Тагарис, не говоря ни слова, поднялся. Собака выла у амбара, а не гнать парня в одиночку туда, где убили его мать, у драгун совести хватило. Пошли втроем и увидели.
Собственно говоря, шести глаз вполне хватало, чтобы удостоверить явление призрака и даже включить в рапорт. Подобное, само собой, случалось нечасто, но ничего невероятного в нем не было, да и опасности привидения не представляли. Не выходцы и не закатные твари… Маршал с чистой совестью мог остаться досыпать, только есть пакости, которые начальство делит с подчиненными. Если оно, конечно, не Забардзакис.
Под ногу сунулся какой-то дурацкий корень, Карло споткнулся, но устоял, и вообще нога была правой, так что дурной приметой это не считалось.
— Осторожней бы, — сказал сержант, поднимая повыше свой «одуванчик». — Берегом идем.
Туман превращал тьму в неопрятные седины. Где-то спали лебеди с подрезанными крыльями, где-то вбирала ночную сырость, превращаясь в грязь, вчерашняя зола. Были б видны звезды, можно было бы понять, который час, а так… Вроде бы призраки исчезают перед самым рассветом: если матушка Тагари пропадет до их прихода, значит, почти утро.
Успели. Туман набивался в глаза, будто снег; чтобы хоть что-то разглядеть, пришлось подойти совсем близко. Каменные, потерявшие деревянную крышу стены уходили вверх, притворяясь горами или древней башней, а скорее всего, они и были когда-то таковой. Собака, крупная кагетская овчарка, выла, задрав голову туда, где могла находиться луна. Рядом стоял хозяин. Сын… Призрак его не узнавал, он вообще не оглядывался, пытаясь отпихнуть прозрачными руками что-то вроде бороны, подпиравшей окованную железом дверь, от которой отказался даже огонь. Чтобы свернуть зубчатую холеру, требовалось трое-четверо мужчин из плоти и крови, причем не абы каких, но, говорят, призраки забывают все, кроме самого для них главного… Чуть светящаяся худенькая фигурка пыталась ухватиться за станину, только руки проходили сквозь металл. Женщина вряд ли это понимала, она знала лишь одно — сдвинуть, оттащить, выпустить… Карло сделал еще шаг, теперь он стоял даже ближе сына и видел напряженное лицо «пособницы», закушенную в невозможном усилии губу… Смотреть на такое было невозможно, Капрас и не смог.
— Драгуны, — рявкнул он, — хватит пялиться! Помогите!..
Дикий приказ никого не удивил, напротив. Сержант и еще двое ринулись к станине. Отвалить ее удалось не сразу, а ведь дорвавшиеся до хоть какого-то действия солдаты себя не жалели! Молодцам сервиллионика одной бороны показалось мало, к порогу подкатили еще пару жерновов и набитые песком бочки. Отвалили и их, оставшаяся без опоры дверь повалилась вперед. Вояки отскочили, женщина, не будь она уже мертва, погибла бы на месте, но опаленное чудище прошло сквозь сотканное из тумана и света тело и грохнулось оземь, а матушка Тагари кинулась в открывшуюся дыру. Капрас, будто пришитый, двинулся следом и уперся в тошнотворную груду на пороге. Разбойники до последнего пытались вырваться… И богохульствовали они, надо думать, тоже до последнего, но призрака обгоревшее мясо не задержало. В глубине черного провала женский силуэт казался до невозможности четким. Светящиеся руки то сжимались в кулаки, колотя по невидимой стене, то обшаривали ее, то царапали…
— Когда рассветет, — хрипло велел Капрас, — найдите ломы и разбейте стену.
Это еще предстояло сделать, но маршал уже знал, что там найдут. Вдовый граф, две белокурые девочки и сестра Пагоса Белую Усадьбу так и не покинули.
Через полчаса Карло молча поднялся в седло. Запах гари преследовал маршала до заваленных скисшими сливами одичавших садов. Вчера Карло и помыслить не мог, что хмельная вонь окажется спасением, а она таки оказалась. Пьяные птицы улетели или уснули. Возможно, конские копыта и давили пестрые тельца, ночь и туман не позволяли разглядеть даже стволы деревьев. Все, что осталось Капрасу, — это грива и уши его лошади да смутная фигура едущего первым сержанта. Карло никогда не имел склонности к поэзии, но залитая белесой мглой дорога казалась отражением того, что творилось на душе, хотя могло быть и наоборот.
Глава 3
Талиг. Акона
