обычная тюрьма, но самых матерых зверей Райнштайнер держал в казармах. Арно это было на руку — вояки его знали, к тому же тюремщики подозрительны и слишком любят бумаги. Виконт спросил дежурного офицера, тот кивнул, зевнул, соврал, что уже знает, и велел солдату с фонарем проводить теньента, куда велено. Ни расспросов, ни сомнений — разве придет кому-то в голову, что брат Проэмперадора собирается похитить осужденную? Другому, самое малое, навязали бы эскорт, хотя эскорт для такой пичуги? Смешно!
Миновали еще одни ворота, теперь они шли переходом, соединявшим два двора. Вокруг была темнота, над головой — тоже, но со звездами, которые то и дело сыпались вниз. Арно протянул руку, коснувшись старого кирпича. Снаружи казармы казались просто большими, но мать как-то обронила, что ночь делает большое огромным. Арно тогда было лет шесть, он тайком выбрался в парк посмотреть на нетопырей, а парк внезапно превратился в лес… Мать с Гизеллой справится, тут только и нужно, что поставить злюку в тупик и заставить слушать. Мигнуло — солдат опустил фонарь, — желтое пятно заскользило по утоптанной земле.
— Каменюки тут, — объяснил провожатый за мгновение до того, как из земли вылезло два булыжника. — С дырками. На счастье лежат, не трогаем… Но башку ночью раскроить — раз плюнуть.
«Счастливые» камни словно сторожили второй двор: сразу же подслеповатыми глазками замигали окна часовни. Солдат свернул к крыльцу, желтый луч облизал вцепившийся в разбитые ступени пучок крапивы. Тоже на счастье не трогают?
— Сюда. Сударь… Дозвольте, я здесь подожду… Лютая уж больно покойница была, до остатнего ярилась…
— Так… — начал Арно и осекся, переваривая услышанное.
— Дозвольте не ходить, — завел свое провожатый. Теньент резко кивнул, шагнул через две ступеньки, распахнул дверь и увидел два закрытых гроба. Возле одного горели свечи, в головах второго стоял полковник. Ему позволили остаться с дочерью, а она возражать больше не могла. Можно было уйти, лучше всего было уйти, но Арно подошел. Полковник услышал шаги, обернулся, кивнул. Удирать стало поздно, что говорить — теньент не представлял. Безмолвно оплавлялись дорогие черные свечи, но цветов не было: то ли не разрешили, то ли старик не захотел или просто забыл. О каких только мелочах он не передумал, а если что и требовалось, то охапка иммортелей.
Крайняя слева свеча замигала и начала крениться, и тут же начал оседать полковник. Арно его подхватил, на висках старика — он стал совсем стариком — выступили бисеринки пота, губы посинели, и что с этим делать, виконт не представлял. Все, на что его хватило, — выволочь беднягу на свежий воздух. Солдат оказался умнее, а может, уже видел такое.
— Сюда ложите! — велел он теньенту. — И под голову что-то суньте… Хоть бы мой мундир. Посидите с ним, я приведу кого надо…
— Я… не умру, — успокоил полковник. — До похорон… Спасибо, что пришли…
— Я цветов не принес, — повинился Арно, будто это имело какое-то значение. — Не подумал…
— Не надо… цветов… Не невесту хороним…
Помощь добиралась целую вечность, полковник не умирал и больше ничего не говорил, жалкий свет в окошках часовни заморгал и потух, будто старуха глаза закрыла, потом раздались шаги. Два фонаря, носилки, низенькая, толстая фигура и рядом высокий силуэт в офицерском мундире. Такой знакомый!
— Валентин! Ты как тут…
— Решил за тобой зайти. Когда мы говорили, я предполагал подобный исход, но не был уверен до конца. Отойдем, тут нужен врач.
— Ну и что бы ты делал, если б я не опоздал?
— Тебе это очень не понравится, но я почти решил превратить задуманную тобой ложь в правду.
— «Почти»?!
— Я принял твой довод. Сперва я должен был увидеть девушку. Она ведь должна была утонуть, не так ли?
3
Нареченный Лионелем не солгал, он уснул, не коснувшись недостойной и не раздеваясь, спящий был прекрасен, его вид радовал взгляд, но смущал душу. Мэллит осторожно коснулась плеча первородного, и тот, не открывая глаз, накрыл ее руку своей. В Хексберге гоганни снились улыбки и легкие, как весенний ветер на берегу, поцелуи; это было прекрасно, но потом раздавался звон, будто от разбитого хрусталя, и берег моря становился смятыми простынями. Проснувшись, гоганни долго лежала, глядя на свечу и пытаясь вернуть радость, но возвращалась лишь гадкая ночь с мертвой любовью. Сегодня не было свечи, и берега с розовой пеной тоже не было, волосы гостя золотил масляный ночник, и все равно она спала и видела сон. Разве стал бы Проэмперадор входить в окно и говорить как правнук Кабиохов? Талигойцы скрывают потаенное, они молчат или лгут, пряча желание, а потом хватают ту, что не убежала и не затворила двери. Мужчина, не удовлетворивший свою страсть, не уснет рядом с женщиной, это Мэллит знала от сестер… Девушка осторожно высвободила руку и села, обхватив коленки. Сон был таким ясным, и он пришел после полного событий дня. Дерево под окном спасло
