— Завтра вы и брат Селины будете голодны, — тихо сказала Мэллит. — Я думала о том, как успеть на рынок.
— Неправда.
— Я думала об этом.
— Несомненно, вы собирались на рынок, но, обдумывая завтрак, не кутаются в шаль, не поднимают лицо к звездам, не выходят к перекрестью дорог, а окно — это всегда перепутье, граница между «остаться» и «уйти». За порогом всегда ждет дорога, но за окном их три.
— Так говорит ваша Кубьерта?
— Так молчите
— Я помню… — Первородный Лионель слышит безмолвное, такое бывает. Он знает о правнуках Кабиоховых то, что они забыли сами. Первородный скоро уйдет. Жаль… — Я нужна?
Не ответил, подошел к печи, пошевелил угли, вернулся.
— Еще рано закрывать вьюшку. И думать про утро тоже рано, сударыня. Не будем оскорблять ночь, она сделала что могла, остается принять ее подарок.
Взглядом можно удержать, и названный Лионелем удержал. Мэллит не могла не смотреть в черные глаза, и тьма в них была иной, чем у нареченного Робером. Теперь гоганни поняла, зачем он пришел, но разве можно забыть омерзительнейшую из правд? Сны, приходившие в Хексберг, были приятны, но лживы и не имели конца, а истина в гадких кровавых пятнах гнила в Олларии. Гоганни вздернула подбородок.
— Я жгу свечи, но я не зову! У меня разбиты ноги. Я лягу спать и утром пойду на рынок в больших башмаках. Ценит ли первородный кур?
— Не сейчас.
На лице Альдо была бы ярость, на лице Робера — грусть, а нареченный Чарльзом стал бы сетовать, не словами — голосом и душой. Проэмперадор улыбнулся.
— У меня нет сердца! — выдохнула Мэллит. — У меня больше нет сердца…
— Сударыня, если б оно у вас было, я никогда не посмел бы предложить вам себя. Так вышло, что у меня сердца тоже нет.
— Разве первородного топили в грязи? Разве он отдал все и обрел пустоту?
— Все было проще. — Он не приближался, напротив, отступил в глубь комнаты. — Я таким родился. Каждый чем-то да обделен, но сын моего отца понял: человек бессердечный не должен приближаться к человеку с сердцем. Иначе он его вырвет, и другому станет очень больно.
— Так и было, — призналась гоганни. Душа хотела забыть, тело помнило и боялось. — Я вижу сны, но я не смогу…
— Вы так уверены?
— Глаза нареченной Сэль стали звездами, когда вы вошли. Я — пепел, она — цветок! — Мэллит лгала и говорила правду. — Как я останусь с подругой, украв ее мечту? Это исполненная зла захотела взять за свою любовь — вашу.
— Она больше не хочет ничего. Разве Селина говорила, что я ей нужен?
— Нет… Она говорила, что вы — добрый человек, такой же добрый, как Повелевающий Ветрами и та, что называлась королевой Талига.
— Пожалуй. — Большое покрывало расстилали с помощью палки, Проэмперадор сдернул его одним рывком. — Мы и вправду многим похожи, и завтра станем похожи еще сильнее. Может быть… Сударыня, я не стану класть между нами шпагу, она холодная и сквозь сон может показаться змеей. Кроме того, я предпочитаю заточенное оружие, а одалживать на одну ночь тупое было бы странно. Клянусь своей кровью, я не трону вас без вашего на то желания. Более того, я не коснусь вас первым. Идите сюда.
2
О том, что Гизелла могла оказаться никудышной наездницей, Арно подумал уже у самых ворот. Что ж, если так, придется купить в первой же деревне двуколку и пару лошадок. Кан обучен сопровождать экипаж, он просто пойдет рядом, хотя почему это дочь полковника и подружка разбойника будет нескладней той же Сэль? Арно еще раз повторил придуманный приказ, медлить и дальше было уже нельзя. Проэмперадор засиживается с бумагами за полночь, но тащить к себе девушку в эту пору не станет даже он.
В горле пересохло, Арно облизнул губы и взялся за тяжелое бронзовое кольцо, которое держало в пасти странное животное, рогатое и клыкастое, — то ли вепрь, то ли тур.
— Кто идет?
— Теньент Савиньяк. Приказ Проэмперадора.
Открыли, само собой, сразу. Начальник караула, как и положено, отдал честь, подоспевший солдат взял мориска под уздцы. В Аконе имелась и
