— Записано верно, — вынужденный поступиться Марагоной Бруно еле заметно скривился. — Полагаю правильным подписать соглашение сегодня же.
— Быть по сему, — кивнул Савиньяк. — Писарям придется изготовить четыре списка на талиг и четыре на дриксен, много времени это не займет, но перевод требуется точный.
— Этим займусь я, — заверил гаунау, — но мне нужны советы его высочества.
От подобного предложения Бруно уклониться не мог, и Савиньяку остался грызущий орехи монах, с которым маршал лениво заговорил о привидениях.
— Когда я путешествовал по Агарии, — охотно откликнулся брат Орест, — я наблюдал призрак излишне заботливой матери… Не кажется ли вам, что мы мешаем тем, кто трудится над переводом?
— Увы, — немедленно признал свою ошибку Ли, — об этом я не подумал. Вы не против небольшой пешей прогулки?
Эсператист был лишь рад размять ноги. Руки он, видимо, размял бы с не меньшей радостью, но прилюдно фехтовать смиренным братьям не пристало.
О том, чтобы деревенская улочка была пуста, позаботились заблаговременно, хотя в щели закрытых ставень кто-то наверняка подглядывал. Медленно кружили листья, малыми и большими зеркалами блестели лужи, на окружавшем постоялый двор заборе дышали осенью аж трое котов.
— Вам не тяжело без вашей кошки? — осведомился Ли, когда они не отвлекли бы Бруно, даже обзаведись принц заячьими ушами.
— Все потери по-своему тяжелы, — философски изрек монах, разглядывая тронутые желтизной вершины. — Создатель даровал нам времена года, чтобы мы помнили: листья, отжив свое, опадают, освобождая место грядущей зелени, но мы плачем по осеннему золоту…
— Эта мысль посещала еще Иссерциала, но, брат Орест, некоторую зелень я не стал бы соотносить с весной.
— Эйнрехт сходил с ума не столь красочно, как Оллария. — Эсператист все еще смотрел вверх. —
— Там? — поймал брошенный мяч Савиньяк. — Значит ли это, что вы видели нечто подобное в другом месте?
— Агарис. — Брат Орест неспешно пошел меж нафаршированных облаками луж. — Я видел мертвые зеленые свечи, но не разлитый над храмами зеленый свет. Прежде других некогда святой город покинули крысы, кошки продержались дольше, орден Славы ушел вслед за ними.
— Почему орденские кошки трехцветны?
— Традиция… Непотребство, творимое торквинианцами, внушает ярость и кошкам, и котам, какой бы масти они ни были. О враждебности мяукающего племени к выходцам я тоже слышал, но бесноватые… Признаться, в мои мысли это не укладывается. Полковник Лауэншельд передал вам суть нашего разговора?
— В общих чертах.
— Я бы предпочел, чтобы вашим собеседником был отец Луциан, он знает больше моего, — признался монах, видевший в Агарисе то, с чем Лионель разминулся. Только чем помогут мертвые свечи мертвых монахов тем, кто еще жив?
— Значит, орденские кошки не обучены чуять скверну? — уточнил Савиньяк.
— До сегодняшнего дня я не считал эту субстанцию материальной. У каждого из орденов есть свои секреты, у Мыши они омерзительны, к тому же торквинианцы страдают чрезмерным любопытством. Защищаясь от них, Слава и Справедливость, а позднее — Слава и Милосердие открыли немало полезного, но, когда начался мятеж, нам не пригодилось ничего. Мы были поражены злобой восставших, однако они отнюдь не обезумели. Никто не штурмовал Адрианклостер, не пытался захватить Липовый парк… Тем не менее я не думаю, что вы ошибаетесь — скверна в Эйнрехте есть, и китовники ее
