пяток до макушки, грубо вывернув наизнанку и выискивая скрытые мотивы.
Не было ни сил, ни желания.
Терст бы меня убил. Простите, господин учитель. Нагнувшись, я поднял столовый нож.
— Вы должны дать мне слово.
— Я не сбегу, — сказала Зоэль. — И не попытаюсь вас убить.
Тимаков отлип от станины.
— Я бы не верил.
— Вы можете чем-нибудь поклясться? — спросил я.
— Чем?
— Вам лучше знать.
— Душой сгодится?
— Хорошо, — сказал я. — Можно и душой. Только я вас помечу.
— На всякий случай? — фыркнула Зоэль.
— Из предосторожности.
Я не стал возиться с иглой, ковырнул большой палец острием ножа, прижал каплю крови ко лбу шпионки у самых корней волос.
— Тепло, — сказала Диана.
— Постарайтесь не трогать.
— И что это?
— Тоже маячок, своего рода.
Я убрал палец, затем перерезал веревки. Диана встала.
— Вы могли бы применить эту вашу… «петлю Гаримова». Я бы поняла.
Она сошла с возвышения и приблизилась к лежащему на стульях мертвому государю-императору.
— Эй-эй, — дернулся Тимаков.
— Успокойтесь, — обернулась шпионка. — Я не воюю с мертвецами.
Она долго смотрела императору в лицо. Руки за спиной, голова чуть набок. Я, помедлив, подошел к ней.
— О чем думаете?
— Думаю, вот олицетворение того, против чего я боролась. Империя. Ее идол. Черные волосы, легкая полнота, бородка. Странно.
На губах Дианы задержалась кривая усмешка. Она зябко шевельнула плечами.
— Господин Кольваро, — спросила она меня, — у вас бывает такое: вы достигаете того, к чему стремитесь, но понимаете, что вместо удовлетворения чувствуете…
— …пустоту, — закончил я за нее.
— Да.
— Чаще, чем хотелось бы, — сказал я и кивнул Тимакову: — Георгий, давайте вынесем государя в склеп. Диана, там внизу, на перилах крыльца, фонарь. Посветите?
— Хорошо.
Весь остаток ночи и часть утра я и Тимаков стаскивали трупы высоких фамилий в склеп, а когда места там закончились, укладывали их уже в подвале. Прислоненные к винным бочкам и растянувшиеся на полу, они казались мне спящими.
Сорок четыре ходки.
Матушка и Мари. Майтус и Катарина. Лопатин и еще два жандармских офицера. Кузовлев. Жассо. Штальброк. Мы вынесли его с той стороны дома. У него была сломана шея. Кажется, он даже не понял, что убит — в округленных глазах застыло удивление.
Зоэль молча светила под ноги.
Фонарь покачивался, и мне думалось, что жизнь каждого человека похожа на такое вот скорбное путешествие — во тьме, с редкими пятнами светлых воспоминаний.
А вокруг — мертвецы, мертвецы, мертвецы.
Мне думалось, что Шнуров уловил смерть «пустокровников», и потому я не нашел его во дворе. Спрятался ли он поблизости? Нет, скорее, поспешил к своему хозяину. Что еще делать здесь? Ждать пули?
Но я был уверен, что, даже если Шнуров сообщит о неудаче с убийством государя-императора или меня, никто не отправится в поместье завершать начатое. Кровь сцежена в «клемансины», и не имеет никакого значения, что кто-то из ее обладателей еще остался в живых.
Утро выдалось пасмурное, серое.