Деревенские опасливо поднялись на крыльцо.
Конные приблизились. Ближний, натянув поводья, тяжело слез с седла. Он был в мундире старого образца, пожалуй, по возрасту уже лет пять как в отставке. Я подумал: вот как, резервисты и ветераны добрались первыми.
Мы пожали друг другу руки.
Лицо отставника было неряшливо отерто, под седыми волосами прятался грязевой козырек, уголок губы был обкусан до крови.
— Урядник Сахно, — представился он. — Бывший.
За ним спешились остальные. Блеснули на мундирах медали. Подходила, образовывая широкий полукруг, пехота. Винтовки. Шинели в скатках. Немолодые лица. Кто-то, приподняв ткань, глянул на лежащих мертвецов.
Отряд стариков, подумалось мне. И никого больше.
— А полковник? — закрутил головой урядник. — Жеребец его здесь…
— Спит, — сказал Тимаков. — Пришлось успокоить.
Сахно посопел, затем кивнул.
— Последнюю-то версту он уж был сам не свой… Опоздали мы, значит.
— Да, но я думаю догнать убийц с вашей помощью, — сказал я. — Часть останется здесь за похоронную команду, часть возьму с собой.
— Тогда выпрягаем лошадей из фургонов, — сразу решил урядник.
И, развернувшись, отвел в сторону одного из своих людей. Говорил он неслышно, но пехотинцы скоро разделились, винтовки сложили в пирамиду, сгрузили припасы. Деревенские объяснили, где кладбище.
— Диана, — повернулся я к шпионке, чертившей носочком туфельки значки на песке, — куда нам ехать?
Зоэль посмотрела на меня. Мазок на лбу делал ее почти инданнкой.
— На север.
— Куда? — нахмурился Тимаков.
— На север. Маячок там. Ваш Шнуров — там.
Глава 24
Север. Бешеный ручей. Деревни. Далее холмы, вырубки, речная пойма, а выше по реке — заброшенная судоверфь. Дед мой увлекался строительством рыбачьих шхун.
И больше ничего.
Что делать с кровью на севере? Прятать?
Когда-то в детстве отец рисовал мне карту, похожую на одну из карт Суб-Аннаха. «Смотри, — говорил он мне, — это юг, Ассамея, Инданн, Эристан, прочие страны». Из-под его руки, вооруженной пером, распускался и забирал вправо хвост неведомой птицы. «Выше — наша империя, неведомые, неизученные еще земли за Сибирью и Европа, всякие Астурии, Спаны, их как гороха». У птицы прирастало к хвосту тело и крылья — худосочное левое и широкое правое. «А север?» — спрашивал я. «Север? Там холодно, — помедлив, отвечал отец. — Там ледниковые озера, тундра, кочевые племена оленеводов. На севере ничего нет».
— Ничего нет, — пробормотал я.
Небольшим конным отрядом мы двигались по раскисшей от дождя дороге. Впереди то мелькал, то пропадал за поворотами, за желтеющим перелеском деревянный мост.
Один из отставных жандармов хорошо понимал в следах. Мы периодически останавливались, и он, седоусый, высокий, пускал лошадь чуть вперед, наклонялся и внимательно разглядывал склизкую, обманчиво застывшую наплывами дорожную глину.
Сахно затем передавал:
— Две повозки, и люди еще шли по обочине ночью. И человек за ними. Но позже.
Шнуров, думал я.
Диана Зоэль сидела в седле по-мужски, подвязанный лентой конь повиновался ей беспрекословно.
Дорога отпустила рукав к спрятавшимся между елок деревенским домикам, коричневый от грязи столб обозначил наше удаление от столицы на еще одну версту, по пути затемнела крыша постоялого, совмещенного с почтовым дома.
Недостроенный частокол встретил нас первым.
За частоколом стоял навес с завалившейся на бесколесный левый борт каретой. В кустах рыжела будка отхожего места.
