лестнице.
— Он хороший сыскарь, Бастель, — сказал Тимаков, видимо, поняв мой взгляд по-своему.
— Это-то понятно…
Тяжелое предчувствие растворялось в моей крови.
Словно только что едва знакомого человека я послал на смерть. Хоть беги и останавливай. Но я не побежал.
Гуафр!
Пока шли по коридору, пока спускались, пока пересекали гостиничный зал, Тимаков рассказал про свои злоключения в больнице.
— Старенький такой доктор, подслеповатый, — наклоняясь, говорил он мне в ухо, — представляешь, убеждал меня, что это какая-то ошибка. Там, наверху, где окна, две палаты. В одной мучается животом местный помещик, устроенный по-родственному. Сметанов Юрий Ильич. Все время осады морга он спал, как убитый. Днем! Ну, захотелось человеку. А вторая палата — пустая. Доктор чуть не на крови клялся…
Он умолк, пропуская упитанного господина, поднимающегося наверх из ресторана. Усатого, с бульдожьим лицом.
— Так вот, клялся, что никого в палату не селил.
— А селил? — спросил я.
— А с ним поработали, — сказал Тимаков. — Кровь низкая, податливая.
Миновав швейцара, мы вышли на воздух.
На западе уже розовело небо, слабо светили газовые фонари. Майтус махнул нам от стоящей в стороне кареты.
— Ритольди?
— Кто-то с высшей кровью точно, — Тимаков понизил голос, потому что из кареты выглянул одетый в штатское Сагадеев. — Память подтерли не только у доктора, но и у двух медсестер. Причем очень аккуратно. А учитывая, что времени было мало…
Он качнул головой. Мол, делай выводы, Бастель.
— А приезд-отъезд? — спросил я, замедлив шаг.
— Здесь еще интереснее, — Тимаков посмотрелся в гостиничное окно, поправил пробор. — Видели закрытый экипаж. Видели, как кто-то вышел. Ни записей, ни чего-то еще. То ли был человек, то ли не было.
— Н-да.
— Господа! — Обер-полицмейстер высунулся, спустив ногу на тротуар. — Хватит секретничать. Я, конечно, понимаю, специфика…
— Николай Федорович! — Тимаков приложил ладонь к груди. — Мы уже, уже!
Бодрым шагом он направился к Сагадееву, я же остановился у кровника, увязывающего мой багаж.
— Ну как?
— Да еще минут пять, — Майтус кивнул на стоящие вокруг него корзины, узлы и баулы. — Господин обер-полицмейстер как будто переселяться решили. Больше вашего набрали. Уж не знаю, поместится ли все.
— Ты не гунди, — я поймал от него конец веревки и закрепил ее внизу, продев в железное ухо. — Часть можно на крыше привязать.
— Можно-то можно…
Майтус со вздохом полез на приступку. Я подал ему один из баулов.
— Дальше сам, сам.
Тимаков с обер-полицмейстером уже устроились в салоне. Зажженая лампа бросала причудливые тени. На коленях у Сагадеева покоился небольшого размера черный кофр.
— Залезайте, — подвинулся Тимаков.
Я подал саквояж, забрался на сиденье. Стукнулся плечом в стенку. Тесновато. Не провернешься. Ног не вытянешь.
Потолок над головой потрескивал от усилий кровника.
— Сколько к вам ехать? — наклонившись, спросил Сагадеев.
Ему-то было комфортней — он сидел один.
— Если в семь выедем, к пяти-шести утра будем в поместье, — сказал я.
— Это хорошо, — Сагадеев щелкнул застежкой кофра. — Вот бумаги.
Он вытащил пухлый, перевязанный бечевой пакет с оттисками сургуча по краям и передал его мне. Пакет был увесистый.
— Это что?
— Официальное назначение на должность следователя по особым делам. Там повеление государя-императора. Одобрительное письмо Совещательного комитета. Грамоты доступа в службы и архивы. Собственно, Бастель, в какой-то мере и я теперь прибываю у вас в подчинении.
Обер-полицмейстер хохотнул, взъерошил волосы на затылке. Ему, пятидесятилетнему мужику, было, видимо, трудно признать над собой власть молокососа.
