— Мы знаем, он ваш друг… — начал Тимаков.
— Он меня спас! — рыкнул Сагадеев. — Я ему всем… Когда нас гнали из Астурии, как крыс, с дрекольем, всякое…
Он махнул рукой.
— Он, похоже, был в больнице Керна, — тихо сказал Тимаков. — Голем, который ожил у морга… им должен был кто-то руководить.
— Да нет. Зачем Огюсту… — обер-полицмейстер неуверенно рассмеялся. — Он же ярый поборник существующего порядка. У него даже манифест некий вышел. «О несмешении». Не слышали? Очень нетривиальный взгляд… Конечно, он требовал от государя-императора большей жесткости в обращении с либеральными…
Он, помрачнев, умолк.
— Ритольди мог пойти на такое? — спросил я.
— Против высших семей? — Сагадеев тяжело расставил ноги и наклонился к нам. — Мог. Но не в том смысле. Уж он бы провернул комбинацию — все улики указали бы на подставное лицо. И в первом убийстве, и во втором. И с вами, Бастель.
Тимаков зачем-то сунулся под шторку, долго смотрел на проносящийся мимо лес.
Поскрипывали рессоры. Сзади то накатывал, то отдалялся конский топот. Впереди нукал и пощелкивал вожжами Майтус.
— И все же…
— Не верю, — твердо сказал Сагадеев. — Просто не верю. Зная Огюста, вы бы тоже не поверили. Хотя, конечно, после Полонии случился разлад.
— У кого? — выглянул из-под шторки Тимаков.
Обер-полицмейстер усмехнулся.
— У государя с Огюстом. Был совет семей. Огюст ратовал за военную операцию в Астурии и Пруссии. Хотел немедленно отбить потерянные земли. Но его не поддержали. Штольцы, Иващины и Гебризы были против. Поляковы и ваш отец, Бастель, воздержались. Огюст очень надеялся на последнее слово императора. Император сказал: «Нет». Тогда Огюст сказал, что высокая кровь, наверное, действительно выдохлась. Император вспыхнул. Ну и наговорили затем друг другу… все и всем…
— Это мотив, — сказал я.
— Не смешите. Сторонник усиления власти вдруг эту самую власть подрывает?
— Но если у морга был он…
Наверное, мне помог травяной настой.
И еще то, что я распустил настороженные жилки, и они реяли над каретой, от самых лошадиных морд до багажного отделения.
Укол чужой крови был короток — только опознать.
А в следующее мгновение я уже бил ногой в каретную дверцу, одной рукой сдергивая с сиденья Сагадеева, а другой опрокидывая на себя Тимакова.
Залп из штуцеров опоздал.
Он слился с треском упавшего перед каретой дерева, звоном стекла, испуганным всхрапом лошадей, криком кровника и выдохом обер-полицмейстера: «Бастель!».
Я успел увидеть дыры, появляющиеся в стенке кареты, подскочивший кофр, шторку, взметнувшуюся будто по собственной воле, а потом вывалился наружу, в вечер, и через Сагадеева перекатился в сторону, к каретному колесу.
Сквозь спицы темнел лес.
Рядом упал Майтус, взлохмаченный, с окровавленной щекой и плечом, намокающим красным.
— Засада, господин!
— Что? — Сагадеев зашевелился в траве. — Какая, ради крови, засада?
Будто в ответ штуцеры из зарослей дали еще один залп.
Полетели щепки. Что-то дзонкнуло. Шальная пуля звонко вошла в осинку за моей спиной. Освещенная фонарями карета была отличной мишенью.
— Нас здесь перестреляют, — подполз ко мне, белея лицом, Тимаков.
— Предлагаешь в лес? Чтоб нас как куропаток?
— А есть иной выход?
Темно-синее небо проглядывало сквозь кроны рваными лоскутами. Одинокая яркая звездочка помаргивала над верхушкой высокой елки.
Глаза привыкли к мгле.
Я попытался разглядеть в зарослях фигуры стрелков. По вспышкам выстрелов там пряталось человек шесть-семь.
Чего ждут?
