Он еще и заикался. Лошадиная морда ткнулась ему в сукно мундира — видимо, учуяла припрятанное запазуху съестное.
— А тут разве есть куда? — развел руками Тимаков. — Одна дорога-то.
— Оно-то, к-конечно… — рябоватый похлопал лошадь по спине и, оглянувшись на будку, направился к карете. — А т-тут у нас… экх…
Он подавился словами, увидев пулевые отверстия в боковой стенке, щепу, торчащую из крыши, и меня с Майтусом.
— Г-господин урядник!
Голос полицейского дал петуха.
Из кустов у будки, пряча оружие, поднялись трое. Один был в солдатской шинели, двое других — в темно-зеленом обмундировании уездной полиции. Урядником оказался молодой парень лет двадцати пяти с тонким, розовым лицом, усеянным веснушками.
— Что тут?
Он подскочил к рябоватому, попадая револьвером мимо кобуры.
Я почувствовал, как грубо, неумело тычутся его жилки, пытаясь распознать мою кровь и кровь Тимакова. Совсем мальчишка еще. Где его учили? Или так, сам по себе умеет кое что?
Похоже, сам. Неопытный.
Половина ночи, проведенная в дремоте, увы, не прибавила мне сил. Я не смог даже помочь ему.
— Ай! Что ж вы…
Жилку дернули как волосок из носа.
— Извините, — урядник покраснел. — Мне поручено проверять.
— За такую проверку, — сквозь зубы выдавил я, — вас следовало бы выпороть.
— Извините, — еще раз сказал урядник. — Вы живы?
Это было смешно.
— Почти, — сказал я.
Урядник сунул палец в одну дырку, в другую, пошевелил провисший клок ткани. Бедные розаны!
— Это где? — спросил он.
— Верст тридцать отсюда, в лесу.
— Разбойнички шалят! — свесился с козел Тимаков. — Урядник, ты бы послал туда кого-нибудь.
— Я? — Парень оглянулся на своих подчиненных. — Мы здесь просто… Вам нужно дальше, там по правую руку от усадьбы — домики. Жандармская полурота…
— Ну так и отпусти нас, — кивнул на дорогу Тимаков. — А уж мы поедем.
— Д-да, конечно, — урядник отшагнул к обочине.
Он казался растерянным.
Дрогнули колеса. Полицейские впереди расступились, человек в солдатской шинели, щурясь, присел у будки на корточки.
— Эй, — позвал я урядника, — кровь-то хоть определил?
Тот медленно пошел вровень с каретой.
— Нет, — сказал. — Высокая? Медь с чем-то?
— Ой, не твое это.
— Там непонятно просто.
Парень огорченно махнул рукой и отстал.
Медь с чем-то. Да уж. Легким холодком дохнуло изнутри. Где углядел? Всхрапнул, скривил лицо будто от боли Майтус.
Низкое солнце — вот где медь! — продиралось сквозь выросший на пригорке березняк. Дорога повернула, и слева показался купол ротонды.
Когда-то к ротонде я бегал через поле, целую тропу в пшенице вытоптал. С растрескавшихся перил летом, в хорошую погоду виднелось синее-синее Терпень-озеро, черточки лодок, белые лоскуты парусов. Ах, как сладко было сидеть там и грызть запасенные сушки, переносясь душой в неведомые страны и на жаркие острова!
А потом была Анна…
Тут я уже шел скрытно, подлеском, в черной тужурке, надвинув картуз до ушей, а Анна всегда приезжала к ротонде на двуколке, загадочная, желанная, тонко пахнущая цветами. Она была старше меня, жилки слабо-голубые с черным, немного кармина, темные волосы, ямочки на щеках, съемный домик во владениях Пан-Симонов. Ей было около тридцати. Мне — восемнадцать. Ни ее прошлое, ни ее будущее…
Я подпер щеку кулаком.
Да, будущее… Какое? Ей уже к сорока. Вместо сгоревшего домика Пан-Симоны отстроили полноценный флигель. А мама сбилась с ног, подыскивая мне партию. Чтобы и богатая, и высокой крови. Сестре-то вон, наверное, из Готтардов кого присмотрели, недаром иллюминации устраивают.
