Мимо проплыл ряд вязов — то ли матушкина затея сделать аллейку, то ли просто облагораживали пейзаж. За вязами волновался луг — зеленый, с золотыми и гранатовыми искрами. Вдали двигался воз с сеном.
Сейчас снова повернем, потянемся в гору, там откроются первые постройки, блеснет стеклом оранжерея…
Сколько я здесь не был? Три года, четыре?
Ассамея, Ассамея, камни, караваны, желтые пески времени. Вот и засосало.
И, честно, я редко думаю о смерти.
Даже когда она рядом. Даже когда она, как Жапуга, стоит над тобой с клинком.
Но почему-то, возвращаясь в родные места, я всегда ловлю себя на едкой и жестокой мысли — я смертен. Словно замыкаю круг собственного существования.
Родился — умер. Здесь родился, здесь и…
Родовой склеп, полянка с каменной ящеркой, темные ниши, где все свои, говорят мне: вот что ждет тебя, Бастель, в конце концов.
И как-то с беспощадной ясностью ощущаются часы, дни и годы, уже прошедшие, уже потерянные, кричи-не кричи в Благодать, все старится, дряхлеет, утекает, исподволь, незаметно, но именно здесь просачивается сквозь тебя и родных в трещинки «гусиных лапок», тропит путь пигментными пятнами и осаждается сединой.
Не люблю возвращаться.
Холм с домами, рядком смотрящими на пашню, возник впереди.
— Сворачиваем? — спросил Тимаков.
— Нет, — сказал я. — Начальство, скорее всего, у нас квартирует.
— Ах, да… Н-но! — прикрикнул капитан на лошадку.
Мы забрали вправо.
Мелькнул сруб, за ним обнаружилась старая вырубка, заросшая малинником. Карету тряхнуло — камень попал под колесо.
— Что? — прохрипел, открыв глаза, Майтус.
— Подъезжаем, — сказал я.
— А-а…
Он шевельнул рукой, попробовал подняться на локте. Я помог ему сесть прямо.
— Спокойней.
— Этот… Этот, который!.. — кровник поймал пальцами меня за плечо. Речь его сделалась горячечно-быстрой. — Страшный, страшный человек… Словно ножом мясницким, но не мясо, не кость, кровь мою саму… Вы убили его, господин?
— Нет.
Я расстегнул на Майтусе чекмень, раздвинул полы, осторожно освободил из рукава раненую в лесной стычке руку.
Так и есть, вновь закровила. Горячая.
Я прижал к ране ладонь, достал платок. Увы, приходится как низкокровнику остановливать кровотечение повязкой.
Ограда из железных прутьев с чередующимися каменными столбами выросла справа. Карету затрясло на мощеном подъезде.
У фигурных ворот нас уже встречали.
Остролицый офицер с жесткими серыми глазами заглянул в карету, кивнул, показал кому-то два разведенных пальца.
Заскрипели, открываясь ворота.
— Поручик Штальброк, — представился он, дернул щекой. — Бастель Кольваро? Смотрю, не без приключений добрались.
— А как здесь?
— Все спокойно, пока. Убитые есть? Господин обер-полицмейстер?
— Живой. Остался в лесу. Трупы — четыре блезана.
— Ясно, — поручик отступил. — Я пошлю за ними. В усадьбе много народу, на всякий случай, не удивляйтесь.
— Попытаюсь.
— Езжайте.
Сразу за воротами дорога была посыпана кирпичной крошкой.
Оранжерея — справа. Остатки башни — слева. Там же когда-то копали пруд.
Шипели по крошке колеса.
Частокол лип, а за липами, с ответвлением дорожного рукава, хозяйственные постройки и дома прислуги. Дальше — конюшня с манежем. С другой стороны — крашеные в белое с зеленым четыре флигеля и — отдельно — гостевой дом с колоннами каминных труб.
А между и вокруг — лужайки со скамейками, оградки из кустарника и цветы, посаженные под бдительным матушкиным присмотром.
