Несколько шелестящих шагов — и она пропала в дверном проеме. Человек, появившийся затем в комнате, замешкался на пороге. То ли щель между шторами, слишком широкая, его смутила, то ли какая-то запозлая мысль сбила с толку.
С кровати было видно, что закутан он в плотный, скрывающий фигуру, шерстяной плащ.
— Кто вы? — спросил я.
— Здравствуйте, Бастель, — сказал он, выходя на свет.
Рука моя дернулась сама. Ах, где мой «Фатр-Рашди»?
Передо мной, по привычке заложив одну руку в карман (она мерзла все время), стоял Палач Полонии.
Огюст Юлий Грамп Ритольди.
Глава 13
У стола перед окном он взял маленький, еще ученический мой стульчик. Не любил пользоваться уже готовым. Приставив его к стене, недалеко от кровати, Ритольди сел, расстегнул верхнюю пуговицу, как-то виновато улыбнулся.
— В больнице Керна был я.
У него было кирпичного оттенка открытое, прорезанное морщинами лицо. Мужественное. Властное. Волевое. Крючок носа. Глубоко запавшие умные глаза. Хищно вытянутая вперед нижняя челюсть.
И вместе с тем — россыпь пигментных пятен на шее, седой клок волос.
Палач Полонии был еще крепок, но крепость эта не выдерживала осады лет. Даже полгода назад, когда мы мельком виделись на Южных Водах, он выглядел лучше.
Намного.
— Это все? — спросил я.
Ритольди посмотрел на меня. Хищная челюсть на мгновение уползла вбок, и я вдруг подумал, что вижу человека, который из последних сил старается не дать отчаянию одержать над ним верх.
— Нет, — сказал он. — Это не все.
Из складок плаща на свет появилась небольшая деревянная шкатулка. На резной крышке — меч, оплетенный виноградной лозой.
Фамильная безделушка. В таких хранят деловые письма, нитки с бусами и ассигнации.
— Вот.
Ритольди огладил углы шкатулки. Пальцы у него заметно подрагивали. Крепкие пальцы, самолично разряжавшие штуцера в астурийских драгун.
Решившись, он наконец поставил шкатулку мне на колени.
— Что это? — спросил я.
— Это…
Голос подвел Палача, и он отвернулся к окну. Темный профиль, не обласканный солнцем. Изваяние. Только кадык улиткой ползет под натянувшейся кожей.
Как только что он, я механически огладил углы. Почувствовал трещинки и сколы лака, неровность в одном месте. Затем нащупал крючок.
Я ожидал бумаги с покаянием, может быть, «клемансины» с кровью. Ожидал даже ленту или платок с крючковатыми значками.
Но внутри, на синей бархатной подкладке, лежал палец.
Тонкий, безжизненно-серый. Детский или женский. Нет, скорее все же детский. Он слабо пах формалином.
— Чей?
— Внука, — произнес Ритольди. — Моего внука.
Кадык застыл.
Прежде чем Палач Полонии, неловко подмяв спинку стульчика, отвернулся совсем, я заметил, как мокро блеснула его щека.
— Саша пропал десять дней назад, — глухо продолжил Ритольди, так и оставшись сидеть ко мне спиной, — мы не сразу… Никому даже в голову…
Он протяжно вздохнул.
Плечи его задвигались — я подумал, он вытирает лицо.
— Потом пришло письмо. С пальцем.
— Оно у вас есть?
— Нет, — качнул седым клоком Ритольди. — Я его сжег. Так было приказано.
