— Что было в письме?
— Там было… Дословно: «Если вы хотите вернуть внука живым, поступайте в точности так, как будет предписано. Ни с кем не говорите, ни к кому не обращайтесь. Поверьте, это в ваших же интересах. Письмо сожгите».
— Десять дней назад?
— На следующий.
Значит, девять. Я был на подъезде к Леверну. Но уже напали на всех, включая государя-императора и отца. Убийцам понадобилась сильная подконтрольная фигура?
Кстати, еще Гебриз…
Стоп! До меня вдруг дошло. Если Ритольди здесь, если рассказывает о письме, если принес шкатулку…
— Господин Ритольди, когда? — спросил я.
— Я… — Палач Полонии обернулся. — Я почувствовал его смерть вчера.
Слезы текли по его щекам, но он их совсем не стеснялся.
Он был фельдмаршал, грозно взирающий с портретов в военной академии. Он был ужас астурийских детей. Он был «Бешеный Грамп».
Но я увидел старика в горе.
— Все в семье почувствовали…
— Кровь у Саши была чистая?
Он слабо улыбнулся.
— Да. Изумрудно-алая. Кровь иногда не проявляется в сыновьях или дочерях. Тогда внуки служат отрадой. Я надеялся… — он замолчал, посмотрел на шкатулку. Губы его, побелев, сжались в тонкую полосу. — Я готов понести любое наказание, вы знаете, мне не страшно, заключение так заключение, я же убийца. Но Бастель…
Палач Полонии вцепился мне в плечи.
Лицо его нависло над моим, выцветшие глаза были полны мрачной решимости.
— Я знаю, вы хороший нитевод. Я прошу вас найти хотя бы место его гибели. Чтобы он не лежал без Благодати… Понимаете, не лежал без…
Я сморщился от боли.
— Прекратите.
Но он лишь сильнее сжал пальцы.
— Я что угодно, — его дыхание мазнуло меня по щеке. — Хотите, отпишу вам деревню? Или две? Или поспособствую по службе?
Слушать его жалкий шепот было противно.
— Десять дней, — выдавил я сквозь зубы. — Гуафр, да никакой нитевод, какой бы он ни был квалификации не вытянет нить следа…
Палач Полонии вздрогнул.
Хватка его ослабла. Взгляд беспомощно побежал прочь.
— Извините, Бастель.
Он снова сложился на стульчике. Голова склонилась к коленям.
— Что было после письма? — спросил я.
— Ничего, — устало сказал Ритольди, не глядя на меня. — Какое-то время. Я соврал сыну, что отпустил Сашку в соседнее поместье. Такое уже случалось. У них там выпас, лошади, а он сам не свой… Двенадцать лет, самостоятельный… Потом, на третий день, вечером, принесли другую записку.
— Кто? — приподнялся я.
— Гражданский. В возрасте. Усатый, кажется. Я не смотрел особенно. Думается, просто случайный человек.
— Что было в записке?
— Три слова. Леверн. Дом Ожогина.
— Это где?
— Серчинская улица. Рядом с каменотесными мастерскими.
— Голем?
Ритольди кивнул.
— Там были инструкции. По голему, по больнице Керна.
— Тоже сожгли?
— Да.
На третий день, подумал я.
То есть, шесть дней назад. Лобацкий уже убит. Я лечу руку. Встреча с государем-императором произойдет утром на следующие сутки.
