бумажку из расшифровки. — «Я, Карл Емилий Левенгаупт, граф, объявляю всем и каждому сословию достохвальной русской нации, что королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения, при помощи Всевышнего, удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды, ей причиненные иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы, также потребную для шведов безопасность на будущее время, а вместе с тем чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез что многие потеряли собственность или лишались жизни от жестоких уголовных наказаний… избавить достохвальную русскую нацию для ее же собственной безопасности от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании».
— И что с того? Где про меня хоть слово?
— Юлленборг предложил, чтобы в случае неудачи готовилась бежать в пределы Швеции, «когда наступит момент нанесения решительного удара», дабы потом с обозом оккупационной армии вступить в Санкт-Петербург.
— Пусть Юлленборги и Нолькены говорят и пишут что хотят, не существует подписанных мной обещаний!
Ей бы еще звонок к адвокату потребовать и санкции на арест. Молодец, хорошо защищается. Только у нас нынче еще не правовое демократическое государство, а обычная неконституционная монархия. Высшая инстанция приказала, вариантов нет. Веры тебе ни на грош.
— Да кому они требуются, — говорю с досадой. — Достаточно уже известного, чтобы отправить на плаху, а примется Ушаков с пристрастием разбираться, не один Лесток, а начиная с Никиты Трубецкого, — глаза Елизаветы расширились, такого она не ожидала, — запоют сообщники соловьями. Знаешь, что противнее всего? Готовность заплатить шведам полученными твоим отцом землями по Ништадтскому миру. За свое непомерное честолюбие готова отдать не просто земли, сотни тысяч жизней и мечту Великого Петра.
— Ты, Миша, будто амбиций и тщеславия лишен.
— И я не ангел, но то же твоя страна, раз на трон замахнулась. Как раздавать территории? Хуже любого предательства.
— А кто сказал, отдала бы? Ничего я не подписывала!
— О! То есть с самого начала собиралась кинуть благодетелей. Они тебе деньги и помощь военную, а ты им фигу!
— Не говорила я такого!
— И не надо. И так понятно. Снимаю свое возмущение по поводу наследства Петрова. Ты хитрее, чем полагал. Или посоветовал кто?
— А ведь могло все быть иначе, не появись Алеша. Случай. Ты бы при мне остался и первый за Елизавету Петровну бы стал. Так еще не поздно! Будь со мной, и все изменится. Все получишь!
Поздно, подумалось. Слишком много времени прошло, и не вижу причин менять сторону. Тем более подобного рода обещания — прах и тлен. Сейчас и корону предложит, а затем сам на Камчатку отправлюсь. Кому приятно видеть рядом свидетеля слабости и поражения.
— Наверное, так могло произойти, — отвечаю вслух, — но не Разумовский, так еще кто меня сменил бы в твоей постели.
Он ведь не один был, кто же того не знает.
— Ну, Анна тоже не скучает одна, есть кому заменить любовника, пусть и женского пола.
— Еще и клевета на царствующую особу, — говорю с тяжелым вздохом. — Хотя куда уж больше. Вставай, и пойдем.
— Куда? — упавшим голосом спросила Елизавета.
— Для начала в Шлиссельбургскую крепость, в соседнюю камеру с Бироном. Ну да теперь скоро с семьей в ссылку отправится, места освобождать для новых узников потребуется.
— А он ведь тоже злоумышлял на власть, а не на плаху, в ссылку. А куда?
— В Астрахань с семьей, под надзор, — охотно делюсь.
Ну что поделать, раз Анна у нас такая вся из себя гуманистка. Даже врагов по-христиански почти прощает. По мне, лучше бы промолчала насчет здоровья Елизаветы Петровны, тогда можно было бы случайно с лестницы уронить вниз головой. Нет человека — нет проблемы. А пока дщерь Петрова жива, неприятности не закончились. Видать, знает меня не хуже себя, сразу приказала не трогать. Неужели нечто такое когда-то говорил, а у нее в памяти отложилось? Не помню…
— И чем я хуже?
— Не станешь запираться, все как на духу выложишь, по старому знакомству замолвлю слово.
— Обещаешь? — недоверчиво спрашивает.
Натурально с Анной общалась достаточно, чтобы все соображать про реакцию и как себя поведет. А боязно. Сама решилась на переворот, почему та не сумеет отправить на эшафот? Со злости, от обиды, в гневе. Лишняя страховка не помешает. Эх, красавица, и чего тебя Анна Иоанновна замуж за немецкого герцога не выдала? А то за французского. Пусть и не на золоте, однако сытно едала бы до конца дней и развлекалась. Не дано нам знать, где найдем, а где потеряем. И к лучшему.
— Не я буду приговор выносить, но повлиять постараюсь.
Но тебя рядом ни при каких условиях не оставлю. В Пелым, Березово или Нерчинск, в острог-одиночку, и при попытке освобождения охрана имеет
