Мастер Войны тронул панель, и Котиково кресло уехало вверх, в раскрывшуюся полусферу.
— Какая она? Он, он — корабль! — донеслось оттуда.
— Если корабль — он, то лебедь тоже — он. Царевна-лебедь. Он. Я.
— Извращенец! — с восторгом сказал Котяра. — Жаба!
Мастер Войны улыбался.
Нейроконтакты кресла обеспечивали полное слияние с системами корабля. Котик завороженно смотрел на игольно-острые звезды на фоне абсолютной, чистейшей черноты. Ему казалось, он падает в этот пугающий и прекрасный водоворот, в бесконечность. Звездный свет вымывал из Димы Котова все страхи, всю гламурно-рекламную мишуру, пробуждая истинное…
— Идем на сближение. Минута до контакта, Кот-ту!
И что-то сдвинулось во времени и пространстве — жесткие руки вмялись в гашетки, и оркский вождь Азар Потрошитель приветливо рявкнул надвигающимся косматым протуберанцам тьмы, выпуская всем своим существом неистовый режущий свет.
Ирма, которой категорически не хотелось готовить, покупала в пустой французской булочной выпечку.
В это время оставалось лишь зачерствевшее и пролежавшее весь день — но тут, как по заказу, достали из печей несколько противней, и Ирма, которая обыкновенно оббегала это заведение за полкилометра, унося подальше от сдобы свой тухес, набила два пакета. Себе. Дочке. Одновременно подташнивало — и хотелось слопать все купленное прямо тут.
И она сдалась — купила наперсток кофе, так как спать вовсе не собиралась, и пристроилась за круглым столиком в углу.
За соседним столом бодро хрустело. Невзрачная коротко стриженная журналистка с озорными глазами наворачивала выпечку, как хлебоуборочная машина.
Рядом сидел Вадим. Ирма улыбнулась соседу и шапочно знакомой Ники, которая один раз забавно заклинала клумбу перед домом. Дворники потом весь сезон боролись с вымахавшей на этой клумбе с гигантской петунией, осыпанной до самых заморозков невероятными цветами, раскинувшей щупальца на много метров от вазона.
Совпадение, конечно.
Вадим отошел к прилавку — взять еще круассанов с ванильным кремом, с джемом, с шоколадом. Ему упаковали купленное — и парочка двинула из булочной. Вечно голодная Ники что-то доедала на ходу.
Вадим вышел.
Ники тормознула у столика Ирмы:
— Ой, здравствуйте! — и вдруг засияла улыбкой.
— Добрый вечер.
— Ой, а вы давно? Ой! А вы… Поздравляю!
— Что? — Ирма заулыбалась немного растерянно.
Ники нагнулась и сперла эклер.
— Купите тест, Ирма Викторовна.
— Зачем мне? — рассмеялась Ирма. — У меня спираль, мирена.
— Да? Ну, доброго вечера. — Девушка улыбнулась и понеслась догонять своего волка.
Ирма, доев второй круассан, взяла пакет и пошла — Алинку тоже надо было накормить.
В прихожей под колени наподдал Лаки, как обычно облизав руки и радостно поскуливая. Так много живых душ — степенный Пиксель в корзинке на подоконнике, Алинка, хрустящая круассаном, черный песик, сожравший половину обуви и освободивший тем самым изрядно места.
И все же в квартире было… пусто. Даже редчайшая ваза казалась ненастоящей. Иллюзия.
Ирма бесцельно бродила по комнатам; что-то изображал телевизор, в распахнутое окно влетали запахи и звуки — она не видела и не слышала.
Только снова и снова натыкалась на пару мужских туфель сорок седьмого размера в прихожей.
На великолепную трость из дорогого дерева, оставленную в подставке для зонтов.
«Иди и не бойся, светлый мой, — сказала она ему. — Я буду ждать. Если придется — до конца».
Но как невыносимо, ненавистно ожидание!
Шелест одежды. Алинка.
Дочь молча села, взяла за руку. Громадные, сухие глаза, сжатые губы.
— Я сама всю жизнь воевала, дочь, — выговорила Ирма. — Воевала, билась, выцарапывала зубами и когтями счастье — себе, тебе. И не боялась никогда. А теперь боюсь. Потому что я в жизни не ждала никого и не знала, как это страшно — ждать.
Алинка прильнула молча, обняла, спрятала лицо на груди матери, слушая часто бьющееся сердце.
