— Дай бог тебе никогда не узнать такого, Алина, — сказала женщина одними губами, поглаживая дочь по высветленным блестящим волосам.
Та будто сжалась в комок.
— Поздно, мама. Поздно.
Ирма ахнула, отстраняясь.
— Димка? Котов, зараза, то-то он все облизывался на тебя, ходил вокруг… ах, Котяра! И пони этот, и Макса он же, он… ждал, гад похотливый, пока…
Алина сидела молча, с прямой спиной, ладони сминали блузку; на коленках розовели еле заметные ссадины.
— Нет, мам. Не Котов.
Ирма медленно, оторопело мигнула.
— Чт-то-о-о? Нет, нет, нет… Алина… Он же не?..
Девушка посмотрела серьезно:
— Он, мам — да.
— Ой-ой-ой… Жаба… Урка, пират космический! Зятек… в моей юбке… и вазу… подарок тещеньке… а я-то, дура, взяла, дура-а-а-а…
Она обхватила голову руками и стала раскачиваться вперед-назад.
Шок.
Алинкина ладошка коснулась напряженной спины.
— Не надо, мам, он и так боится. У них там женщины главные, он тебя предводительницей рода считает. И понимает, что ты его… недолюбливаешь. У него заскок насчет этих его Черных Линий, что он проклят, что с ним рядом никому места нет, потому что он есть воплощенная смерть. А ты его еще за юбку… и вообще. Я обещала не говорить, но я…
Ирма длинно, глубоко выдохнула, собираясь с мыслями. Руки у нее дрожали.
— Н-недолюбливаю? Зря он это, конечно, — проговорила наконец. — Предводительница рода, вот же как. — Она неловко, растерянно улыбнулась. — Скажи ему… Не обижу… з-зятька… ох, доченька. Легких путей ты не ищешь.
— Ну ты тоже, мам, — честно сказала ее слишком взрослая дочь.
Две женщины в пустой квартире, обнявшись, молча ждали.
Мешая родной язык с великим и могучим, с неописуемыми оборотами, почерпнутыми в плацкарте мурманского поезда, Мастер Войны виртуозно танцевал со смертью. Котик, яростно хрипя что-то на непонятном грозном наречии, давил на гашетки. Один за одним отгорали черные протуберанцы, взрывались, рассыпались в пыль — и снова появлялись из жадной, бахромчатой тьмы.
Тайтингиль бился молча и сосредоточенно. Бился, летя в вечном и безучастном звездном просторе. Пустота пыталась окружить его, опутать — снова и снова; бессильно шипела, распадаясь под лезвием золотого меча, отступая перед неистовым белым сиянием, перед пламенем драконьей пасти, драконьего существа. И свершилось…
Альгваринпаэллир, стремительный Багрянец Небес, в прошлом предатель своего рода, изживший боль и трусость ради последнего боя — израненный, весь залитый дымящейся драгоценной кровью вперемешку с ядом, прижал к мертвой земле спутника скребущую лапами Цемру.
— Мы должны… петь… вмес-с-сте, эльф. Только так… мы ее… развоплотим. — Силы явно покидали старика.
Тайтингиль спрыгнул со спины дракона и встал рядом, обнимая его за шею. С меча Святогора капала кровь не имеющего плоти создания, черная кровь Матери Хаоса.
Тяжелый бас Багрянца Небес сплетался в странной, неслыханной гармонии с голосом эльфа. Паучиха задергалась, закричала — но в многолапое тело впились драконьи когти, а в ее темное нутро — озерный, сияющий меч, меч, откованный для обороны рубежей, для защиты своего, для изгнания тьмы.
— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»! — за много километров отсюда вдруг заорал Котик, до боли в пальцах стискивая гашетки. Корабль тряслась, как в лихорадке, в рубке воняло горелой проводкой. — Подпевай, жаба… лебедь инопланетная! Поща-ады никто не жела-ает!
Тьма…
Тьма уже раскрылась за Цемрой — бездна темнее ночи, глубже космоса. Послышался неразборчивый, неразличимый, словно во сне, шепот — зовущий взглянуть, подойти ближе, послушать… войти… вечный бег в темноте, даже если плоть истлела, и ветер свистит в ребрах… кто разорвет душу твою, словно гнилое тряпье?..
Как же она так…
Как же она посмела проиграть?..
— Но я не проиграла, эльф… не проиграла… ты еще узнаешь… ты…
Жадное ничто втянуло часть себя, некогда называвшуюся Цемрой, и исчезло. Стало тихо.
— Не пытайся спрашивать меня, эльф, — искоса глянул Альгваринпаэллир. — Ни в моем, ни в твоем языке нет слов, чтобы объяснить это. И я не
