Постараюсь. Постараюсь за Лотту и Чарльза, помогавших мне в колонии. За тех, кто погиб во время побега. За каждый Сезон костей.
Война уже близко. За мной сила Синдиката, я стала темной владычицей, как и обещала Нашире там, на сцене. Они развратили Синдикат изнутри и бросили гнить, пока сами правили нашей цитаделью.
Надо верить в лучшее. Верить, что наши страдания рано или поздно окупятся. И наступит конец вечным тяготам и беспросветному унынию, и начнется новая жизнь, где нищие не копошатся в грязных канавах, умоляя о милосердии глухой к жалости мир. Где люди не прозябают в тени якоря и каждая секунда не наполнена борьбой за выживание.
Мы жили в аду. Значит, нужно пройти через ад, чтобы жить дальше.
Ник ударил по тормозам. Машина остановилась возле теплохода, переливающегося синими огоньками. На палубе веселились невидцы, смеялись, пили «Мекс». Никто из них не смотрел на экран, на котором смертники застыли в ожидании меня.
Даника завязала тесемки маски на моем затылке:
– Кислорода максимум на десять минут. Как только время выйдет, начну тебя тормошить, но не факт, что на таком расстоянии почувствуешь. В общем, поглядывай на часы.
Легионеров поблизости не было. Я покосилась на Стража, который сидел не раскрывая рта. Возможно, мы видимся в последний раз. Надо запомнить его лицо, каждую черточку. Он слегка наклонил голову. Никто, кроме меня, этого не заметил, но странным образом кивок придал мне уверенности.
Маска заработала, кислород хлынул в легкие. Набрав побольше воздуха, мой фантом отделился от бренного тела и вылетел в ночь.
Бескрайнему внутреннему взору предстал иной Лондон. Это был целый космос, огромная галактика мерцающих разноцветных огоньков. Миллионы сознаний, связанных единым потоком энергии, сплетались в паутину мыслей и чувств. Каждый фантом фонариком вспыхивал в хрустальной сфере лабиринта – высшая форма биолюминесценции, выходящая за пределы цветового спектра, воспринимаемого невооруженным глазом.
На первый взгляд найти одно-единственное здание в эфире непросто, но архонт я узнала сразу. От постройки веяло смертью и страхом, внутри толпились сотни лабиринтов. Фантом влетел в первый встречный. Через секунду я очнулась в чужом теле.
Разница почувствовалась моментально: ноги стали короче, талия шире, саднил разбитый локоть. Но из-под шлема легионерши на мир взирала истинная я.
По бокам высились гладкие стены, под сапогами блестел пол, яркий свет резал чужие глаза. Сердце гулко билось. Несмотря на страх и растерянность, душа преисполнилась радости. Как будто вместо ветхого тряпья на меня надели роскошное вечернее платье.
Ноги отказывались повиноваться. Ощущение – словно дергаешь марионетку за ниточки. Внезапно я заметила свое отражение в позолоченном зеркале и поняла, что недалека от истины: движения неуклюжие, рваные. Зрелище завораживало. Я была не я. Из зеркала на меня смотрела женщина лет тридцати, у нее шла носом кровь. Моя броня.
Как говорится, к встрече готова.
Впереди высилось здание Вестминстерского архонта, громадина из черного гранита и кованых решеток. Алые часы на башне. Судя по всему, «моя» легионерша командовала целым отрядом. Мне отсалютовали оружием и двинулись следом, обступая со всех сторон: шесть, двенадцать, двадцать человек. Громкий стук в ушах – что это, мое сердце или тяжелая поступь охраны?
Ноги шагнули на алый мраморный пол «Октагон-Холла», приемной архонта. Витые колонны поднимались к высокому, в форме звезды потолку; в свете роскошной люстры блестела позолота.
«Я уничтожу тиранию!»
Вот оно, сердце Сайена, само его средоточие. Сводчатые стены хранили портреты всех лидеров государства, начиная с 1859 года. Те взирали с высоты мутным осуждающим взглядом. Наверху восемь фронтонов изображали красочные сцены из истории Сайена.
Казалось, я стою здесь целую вечность – песчинка меж двух звезд.
«Освобожу марионеток от пут!»
Часы на башне пробили шесть. Я поднялась по ступенькам и очутилась в длинном коридоре. Со всех сторон на меня смотрели пустые глаза гранитных бюстов. Краски на картинах сливались в одно сплошное пятно.
– Стойте! – скомандовала я.
Моя свита замерла. В полном одиночестве я шагнула в арку.
«Вырву якорь из сердца Лондона!»
На другом конце огромной залы стояли четверо. Слева – Скарлет Берниш с красными, под цвет ковра, волосами; красные губы растянуты в улыбке. Буйство красного рождало ассоциации с кровью, но было в этом что-то наигранное, фальшивое. Бутафорская кровь.
Справа высился Гомейса Саргас в королевской мантии, на груди переливалась массивная золотая цепь, усыпанная топазами. В глазах читался голод. Мною вдруг овладело искушение поздравить его с такой удачной пародией на человеческую злость.
Подле Гомейсы сидел Фрэнк Уивер, неподвижный и бледный как труп. Его лицо ничего не выражало. Словно они с Гомейсой поменялись ролями.
И наконец, она. Нашира Саргас, наследная правительница и убийца. Прекрасная и холодная. Алчная и безжалостная. Она стояла среди людей, словно
