— У меня отсутствует сексуальное влечение к другим людям, — говорит Ариэль. Она полулежит на койке и парит. Доктор Макарэг сдалась, больше никаких предупреждений и предостережений. «Кто платит за ваше дыхание, душенька?» Вейпер новый, длиннее и смертоносней того, которым Марина заколола Эдуарда Барозу. Плавные движения кончика гипнотизируют Марину. — Недопустимо, чтобы они меня отвлекали. Эти слабости, потребность во внимании, необходимость думать о том, кто не думает о тебе… И все это ради того, чтобы договориться о сексе, и сам секс, его начало и конец, а потом еще и любовь. Боже упаси. Куда лучше заниматься сексом с тем, кто всегда доступен, знает, чего ты хочешь, и любит тебя куда сильней, чем кто бы то ни было. С собой.
— Это прям, ой, ух ты, — говорит Марина. Прибыв сюда в качестве свеженапечатанной Джо Лунницы, она изучила сексуальное разнообразие Луны, но есть ниши в этой экосистеме — сексуальном дождевом лесу, — которые ей даже не снились.
— Ты такая земная, — говорит Ариэль и взмахивает вейпером. — Секс с другим человеком — всегда компромисс. Вечные неуклюжие передвижения и перепихон, попытки подогнать одно под другое, и кто кончит первым, и кому что нравится, и тебе не нравится то, что нравится другой стороне, а ей не нравится то, что нравится тебе. Вечно что-то приходится держать в тайне; та вещь, которую ты по секрету любишь или хочешь попробовать, или то, что заставляет тебя забывать обо всем и кричать до потери голоса, но ты не можешь сказать об этом вслух, потому что партнер посмотрит на тебя, спросит: «Ты что, серьезно хочешь это сделать?» — и увидит не того, кого любит, но чудовище. Нет более грязного места, чем то, которое у тебя в голове. Когда ты сама с собой, когда ты рукоблудничаешь, ловишь боб, ищешь жемчуг, играешь в женский гандбол, устраиваешь сиририку; не надо переживать ни о ком другом, не надо сдерживаться. Никто не осудит, ни с кем не сравнит, не утаит от тебя мысли о ком-то другом. Я-секс — единственный честный секс.
— Я-секс? — переспрашивает Марина.
— «Самосекс» звучит грязно, «аутосекс» — это когда боты трахаются, а любое слово, в составе которого есть «эротика», по определению неэротично.
— Но что же ты…
— Что я с собой делаю? Да все, дорогуша.
— Та комната в твоей квартире, куда ты меня не пустила…
— Туда я ухожу, чтобы оттрахать саму себя. Какие у меня там штучки. Как мне там было весело.
— А этот разговор приемлем для работодателя и служащего?
— Как ты уже не раз напоминала, я не твой работодатель.
— Господи боже, — говорит Марина; выражение в духе старой бабушки, но ничего другого ей в голову не приходит, чтобы выразить должным образом изумление и шок. Она как будто открыла ту запертую дверь в маленькой, голой квартире и обнаружила бесконечную страну чудес: луга и радуги, маслянистая кожа и мягкая плоть, оргазмические песнопения.
— О чем ты думаешь? — спрашивает Ариэль.
— Я не…
Ариэль перебивает:
— Вот уж дудки. Когда говоришь кому-нибудь, что ты «А», они тотчас же начинают сравнивать лучшее, что делали наедине с собой, с лучшим, что делают с нынешним партнером. Каждый раз такое. Ну и о ком ты думаешь?
Это тьма, это поздний час, это щелчки и жужжание лунной машинерии, слышимые всегда, но в этой комнате и на этом уровне особенно громкие и ощутимые; это чувство, что в мире остались только она и Ариэль, — вот что наделяет Марину смелостью признаться:
— О твоем брате.
Ариэль расплывается в широкой благоговейной улыбке.
— Да ты амбициозная, детка. Один из семьи. Вот почему ты мне и впрямь так сильно нравишься. Карлиньос? Ну конечно, Карлиньос. Он великолепен. Всерьез следит за собой. И не болтает слишком много. Если бы я была девушкой, которая трахается с другими, с ним бы захотела потрахаться. — Вейпер Ариэль застывает по пути к губам. Глаза широко распахиваются. Она подается вперед и хватает Марину за руки. Жест ошеломляющий; кожа адвокатессы все еще горячая и сухая от медикаментов. — Ох, ми корасан… — говорит Ариэль. — Скажи, что это неправда. Ты ведь не влюбилась в него? Ох, глупышка. Разве моя мама не сказала тебе про эту особенность нашей семьи? Не сближайся с нами, не переживай за нас; самое важное — не влюбляйся в нас.
Пыхтя от усилий, прикусив нижнюю губу от боли, Ариэль Корта сползает с койки. Марина смотрит и мучается.
— Можно мне?..
— Нет, мать твою, нельзя, — рявкает Ариэль. Она подталкивает себя к самому краю так, что ноги безвольно свисают, натягивает на бедра нижнюю часть платья в пол вместе с многослойной нижней юбкой. — Ноги, ко мне.
В углу комнаты с жужжанием приходят в движение «ноги». Робототехники «Корта Элиу» разработали и построили их менее чем за день: все другие проекты приостановили ввиду чрезвычайной важности того, чтобы Ариэль Корта снова смогла ходить. «Ноги» идут через всю палату к койке. Походка естественная, легкая, человеческая, и Марину она весьма ужасает. Они как кости, с которых содрали всю плоть. Они будут являться ей в кошмарах еще
