— Он не рискнет потерять тебя навсегда.
— Можно подумать, его это беспокоит. Я что-то не заметил, чтобы он послал за мной охранников, когда я сбежал из Боа-Виста.
— Твой отец в точности знает, где ты был и что делал. Он знает, где ты находишься прямо сейчас.
— Как же я заколебался быть Корта. — Внезапный взмах руки отправляет на пол все статуэтки святых и вотивные штуковины. Флавия усердно расставляет их по местам.
— Ну-ну, богатый мальчик. Ты сбежал, и друзья стали приглашать тебя на вечеринки, тетя одарила наличкой, любовники прикрыли простыней твой зад и дали крышу над головой. Тебе надоело быть Корта? Надоело, что не надо продавать воздух в легких и мочу в мочевом пузыре? Надоело, что не надо воровать у мусорных ботов и тыкать в кого-то ножом из-за пакета жареной маниоки? Рот закрой, кишки простудишь. Этот твой пирог — да я бы тебя за него прирезала, мальчик. Твоя семья в качестве мадриний всегда нанимала Джо Лунниц, потому что у нас земные кости и мышцы. Я покинула циклер и шесть месяцев проработала на «Тайян» в Царице Южной, мы там разрабатывали роботов, — и вот из-за микрорецессии меня вышвырнули на улицу. Я спала на крыше, чувствовала, как радиация прошивает мое тело насквозь, словно я сделана из мокрого снега. Я воровала, калечила, продавала все, что имела, и в какой-то момент сказала — хватит. Все, довольно. И отправилась к Сестрам, потому что знала, что они делают с генетическими линиями, и майн-ди-санту изучила меня с ног до головы и проверила мои медицинские файлы пять, десять, пятьдесят раз. Потом меня послали к Адриане Корте, и она поместила в меня Карлиньоса, и больше я не знала ни голода, ни жажды, ни удушья. Тебе надоело все, чем ты владеешь? Богоматерь да святые, какой же ты неблагодарный засранец. — Флавия крестится и целует костяшки пальцев.
У Лукасинью от гнева и стыда горит лицо. Он устал от того, что все ему говорят, как надо жить. Надень вон то платье. Нанеси вот этот макияж. Не шляйся с той девчонкой. Будь благодарным сыном. Мадринья Флавия встает с пола, чтобы вскипятить воду в кухонной нише. Толчет пестиком в ступке, и маленькую комнату заполняет густой зеленый запах.
Рука Лукасинью касается дверной ручки.
— Ты куда собрался?
— Какая разница?
— Никакой. Но ты не уйдешь. Раз ты сюда явился, тебе больше некуда идти. И я не хочу, чтобы ты уходил. Вот. — Флавия вручает ему стакан с травяным мате. — Сядь.
— Приказы. Мною все понукают. Все такие умные и лучше меня знают, кто я такой и что мне нужно.
— Пожалуйста.
Лукасинью нюхает напиток.
— Это что?
— Поможет уснуть, — говорит Флавия. — Час поздний.
— Откуда ты знаешь? — В квартире нет часов. Сестринство их не одобряет: часы — ножи времени, рассекающие Великий Сей Час на все более и более тонкие деления: часы, минуты, секунды. Философия Сестер опирается на непрерывность: на время, целое и неделимое, существующее одномоментно в четвертом измерении, в разуме Олорума, Единого.
— Я чувствую, что уже поздно.
— Мне не нравится, — говорит Лукасинью, обнюхивая стакан с гримасой отвращения.
— А кто сказал, что дело в тебе?
Лукасинью пьет. Когда Флавия возвращается, вымыв стаканы в кухне, он уже спит, свернувшись клубочком на диване.
Двенадцать линий лунной пыли. Двенадцать байкеров едут клином через кратер Айммарт К. Марина Кальцаге едет уже три часа. Ее зад уже давно окаменел. Шея ноет, пальцы онемели от вибрации, она чувствует, как сквозь пов-скаф просачивается холод, и не может оторвать взгляда от показаний О2 в правой нижней части внутреннего экрана. Все просчитано: воздуха хватит, чтобы добраться до места, и еще на час. Роверы из Краевого Моря должны успеть подвезти им запасы. Прошло три часа, остался еще час, скорость сто восемьдесят километров в час — максимальная двести двадцать, но от такого батарея разряжается на глазах, — и где-то там, за плечом мира, флот Воронцовых несется к Морю Змеи. Согласно расчетам, команда Корта должна прибыть к самой дальней вершине за пять минут до транспортников Маккензи-ВТО. Плюс-минус три минуты. Все учтено. Лукас Корта скрупулезен.
Первый час поездки на север от железнодорожных путей проходит по высокогорной местности, и езда дерганая и тряская: кратеры, выбросы и предательские склоны требуют напрягать все чувства, естественные и кибернетические. Массивные колеса пылевых байков с легкостью одолевают обломки небольшого размера, но каждый камень покрупнее требует принять решение: поверху или объехать? Ошибешься — сломаешь колеса и трансмиссию и очутишься в одиночестве посреди кратеров, глядя вслед товарищам, от которых останутся только длинные линии в пыли. Спасатели не придут. Их подкупили Маккензи. Марина стискивает зубы при каждом встреченном камне и каньоне. Каждый край кратера посылает вдоль ее хребта волну боли. Как будто ей в спину засунули раскаленный прут. Руки ноют от того, как она вцепилась в руль и держит байк ровнее, ровнее, а он скачет и встает на дыбы на этой жуткой
