В ее голосе было столько недоумения, что Генрих едва сдержал смех. Сейчас, когда они сидели, уставившись друг на друга, он мог хорошо рассмотреть лицо своей собеседницы – не слишком красивое, если судить по канонам Девятиморья, но из тех, что запоминаются сразу. Резко (даже, пожалуй, хищно) очерченные высокие скулы, плотно сжатые губы, пронзительно-синий взгляд. Ей было лет тридцать пять, при этом – ни малейших следов омолаживающей светописи.
– Вы правы, сударыня, – сказал Генрих, – проехать мимо вас невозможно. Но мы в неравном положении. Вы меня знаете, я вас – нет.
– Меня зовут Ольга Званцева.
– Очень приятно, фрау Званцева.
– Слушайте, Генрих, – она скривилась, будто разгрызла стручок острого перца и закусила лимоном, – я, во-первых, не замужем, поэтому не «фрау», а «фройляйн». Но «фройляйн» в моем возрасте звучит, согласитесь, как тонкое издевательство. К тому же мою фамилию вы произносите с таким акцентом, что слушать тошно. Будто гвоздем по стеклу скребете. Зовите уж лучше Ольгой.
– С превеликим удовольствием, Ольга. Вы сказали, что должны меня отвезти. Имелось в виду – в посольство?
– Ну а куда же? В цирк лилипутов?
– Знаете, я уже ничему бы не удивился. Но очень рад, что герр посол меня примет.
– Если и примет, то вечером. Сейчас он, насколько я слышала, в министерстве. Впрочем, меня это не касается.
– Вечером так вечером. Подожду…
Он осекся. Их локомобиль как раз разворачивался, в окне мелькнул перекресток, а за ним – та часть аллеи, где жилых домов уже не было, а была лишь дорога, обсаженная пресловутыми кедрами и ведущая непосредственно к клинике. И вот оттуда, с той стороны, выехал механический экипаж с эмблемой Третьего департамента.
В первый момент Генрих испугался, что это – по его душу, но экипаж, свернув направо, скрылся из виду. Что же могло понадобиться ищейкам в заведении для душевнобольных?
Может, проверить?
На первый взгляд идея была дурацкая, но и рациональное зерно в ней тоже имелось. Контора сейчас расследует взрыв, на это брошены все ресурсы. И если кого-то из сотрудников прислали сюда, то можно об заклад биться – это связано с тем же делом. А Генриху нужны любые зацепки. Ведь неизвестно еще, как сложится беседа с посольскими. Выслушают его, например, да и выставят за ворота. В такой ситуации шансами разбрасываться нельзя, даже самыми призрачными.
– Ольга, – сказал он, – раз точное время нам не назначено, то давайте заедем в клинику. Это может оказаться полезным.
– С какой стати?
– Просто поверьте. Мы добудем новые сведения. Посол вас похвалит.
– Похвалит? Серьезно? Может, еще поцелует в лобик?
– Выдаст премию. Вручит грамоту. Спляшет для вас вприсядку. Не знаю, как еще у вас принято выражать благодарность…
Он говорил, а из-под его ладони расползалось по сиденью пятно мерцающей изморози. Ольга, заметив это, прошипела:
– Не смейте портить мне интерьер!..
– Видите, я волнуюсь. Теперь понимаете, насколько все это важно?
– Фон Рау, – сказала она, – я знаю вас пять минут, а мне уже хочется вас убить. Другие тоже так реагируют?
– Нет, они начинают позже. Дня через три.
Пока они препирались, локомобиль остановился на перекрестке, пропуская чью-то карету, запряженную цугом. Ольга, приоткрыв дверцу, высунулась наружу и крикнула шоферу:
– Поезжай прямо! К лечебнице!
Снова плюхнулась на диванчик:
– Довольны?
– Нет слов.
– И на том спасибо.
Здание клиники неожиданно напомнило Генриху родную контору – такое же уныло-приплюснутое, в три этажа. Только липы перед входом отсутствовали. Да и вообще любая растительность, за исключением газонной травы, в радиусе сотни шагов была заботливо выкорчевана – наверное, чтобы у сидельцев не возникало соблазна вышибить лбом решетку и спрятаться в ближайших кустах.
– Ольга, вам лучше подождать в экипаже.
– Ценю ваше мнение. Но, может, я сама решу, что мне делать?
– Как угодно. Тогда идем.
Вход, вопреки ожиданиям Генриха, не охраняли звероподобные санитары. Приемный покой напоминал скорее бюро – шкафы с картотекой и напольная
